12 декабря военсовет Ленинградского фронта приостановил эвакуацию. Отправка поездов с эвакуированными из Ленинграда была прекращена «до особого распоряжения». Часть прибывших отправили назад, другую все-таки попытались переправить пешим порядком по льду на противоположный берег озера. Люди, оказались у Ладоги. Идти вперед им не разрешалось (озеро еще не замерзло), возвращаться самим в город не хватало сил: все были истощены, все тащили за собой немалую поклажу. Тяжелее всего пришлось «ремесленникам», работник эвакопункта потом вспоминал, как они, не получая хлеба, варили в котлах кости сгнивших лошадей, собирали отбросы… [101] Те эвакуированные, чьи дети «таяли на глазах» и умирали, пытались сами дойти до противоположного берега без разрешения. Заградительные кордоны сумели перехватить не всех самовольно ушедших, и обычно они замерзали в пути.

К сожалению, не была продумана и организация обогревательных пунктов по пути следования колонн. На льду они не создавались, разжигать костры было опасно – это могло демаскировать трассу. Ценой неимоверных усилий самоотверженные работники Дороги жизни пытались как-то облегчить участь находившихся на грани жизни и смерти эвакуируемых: «На льду… я увидел фельдшерскую палатку. В первые дни в палатке стояла вода, и все было мокро. Девушки-санитарки целый день ведрами вычерпывали воду. Чадила железная банка-печь. Под палаткой трескался лед, из трещины лилась вода, напоминая людям, что они живут над пучиной. Свистел ветер и вырывал колья палатки, которые невозможно было достаточно прочно вбить в твердый и хрупкий лед» [102] , – записал ленинградский публицист С.И. Хмельницкий, побывавший на Дороге жизни зимой 1941/42 г.

Л.В. Шапорина занесла 18 декабря 1941 г. в дневник рассказ военного, который приехал с Ладоги, «насмотревшись на пешую эвакуацию». Впечатление было тягостное: «Люди замерзали. Матери теряли детей, возвращались и находили их мертвыми. Толпы бросались на проезжающие машины, хватались за колеса, бросались под автомобили, которые ехали, катились и дальше с окровавленными колесами» [103] . «Счастливцы устраивались на попутных грузовиках», – отмечал А. Коровин [104] , но таких «счастливцев» было относительно немного: по льду озера «неорганизованным» автотранспортом до 22 января 1942 г. и пешком смогли эвакуироваться 36 118 человек [105] .

«Самым тяжелым временем в период ладожской эвакуации, было самое ее начало – зимой, – вспоминала блокадница Р.Д. Мессер. – Сколько раз, явно оповещенные кем-то, немцы начинали сильный артиллерийский обстрел в самый разгар посадки (в вагоны и машины. – Ю. К.). Бывало, во время такого огневого налета на небольшой участок, где скапливались эшелоны, падало один за другим до двадцати осколочных снарядов» [106] . Не меньшую опасность представляли и регулярные артиллерийские обстрелы: карты у немцев были, участки железных дорог им были хорошо известны, пристреляли местность они также довольно быстро. Вокзалы, депо, водоемные сооружения, крупные станции и мосты были целью люфтваффе [107] .

Если в июле – сентябре 1941 г. выезд из Ленинграда оценивался многими его жителями как трусость, то в декабре 1941 г. оценки по понятным причинам поменялись. Зима 1941/42 г. была суровой: температура воздуха колебалась в декабре – феврале от минус 20 до минус 32 градусов, в квартирах, даже обогреваемых «буржуйками», этой зимой она редко была плюсовой. Электричество было отключено, канализация не работала уже с декабря 1941 г. В ноябре дважды снижались и до того катастрофически малые нормы питания. (Со 2 сентября рабочие и инженерно-технические работники получали 600 г, служащие – 400 г, безработные и дети – 300 г хлеба [108] .) 11 сентября пришлось вторично снизить нормы выдачи продовольствия ленинградцам: хлеба до 500 г для рабочих и инженерно-технических работников, до 300 г для служащих и детей, до 250 г для неработающих; также были снижены нормы выдачи крупы и мяса [109] . С 13 ноября рабочие получали 300 г, а остальное население 150 г хлеба. Через неделю, чтобы не прекратить выдачу хлеба совсем, Военный совет Ленинградского фронта был вынужден принять решение о сокращении и без того голодных норм. С 20 ноября ленинградцы стали получать самую низкую норму хлеба за все время блокады – 250 г по рабочей карточке, все остальные – служащие, дети и иждивенцы (неработающие) теперь получали 125 г хлеба в день [110] .

Из спецсообщения ленинградского УНКВД: «12 января 1942 г. Начиная с третьей декады декабря 1941 г. продуктовые карточки населения Ленинграда полностью не отовариваются. Кроме хлеба… население никаких продуктов не получает» [111] .

Из справки Управления НКВД по Ленинградской области о смертности населения по состоянию на 25 декабря 1941 г.: «Если в довоенный период в городе в среднем ежемесячно умирало до 3500 чел., то за последние месяцы смертность составляет: в октябре – 6199 чел., в ноябре – 9183 чел., за 25 дней декабря – 39 073 чел.» [112] .

В течение декабря смертность, основной причиной которой было истощение, возрастала. Справка ленинградского УНКВД о смертности населения Ленинграда по состоянию на 25 декабря 1941 г.:

«1–10 декабря – 9 541 чел.;

11–20 декабря – 18 447 чел.;

21–25 декабря – 11 085 чел.» [113] .

Если в декабре 1941 г. в городе умерли 52 612 человек, то за 25 дней января 1942 г. умерли 77 279 человек. Динамика смертности от голода была чудовищной:

«1-я декада января – 28 043 человек;

2-я декада января – 32 070 человек;

5-я пятидневка – 17 166 человек» [114] .

В январе в течение нескольких дней ленинградцы не могли получить по карточкам даже хлеб: его в городе просто не выпекали, по официальным данным из-за отсутствия электричества. (Лишь двое суток спустя городское руководство догадалось вместо хлеба начать выдачу муки.) И смертность сделала очередной чудовищный рывок. Если в январе 1941 г. в Ленинграде умерли 4211 человек, то в декабре 1941 г. – 52 612 человек, январе 1942 г. – 96 751 человек, за 10 дней февраля 1942 г. – 36 606 человек [115] , следовательно, в день умирало более 3600 человек.