– Дружить?
– спросил я.

– Нет, сохранить дружбу,- сказал Рубен.- Сделать так, чтобы ваша дружба никогда не иссякла, как бы ни сложилась жизнь,- это очень важно. Если даже жизнь разведет в разные концы света, очень важно иметь уверенность, что есть хоть один такой человек, очень близкий и преданный, который помнит тебя и придет тотчас, только позови его, придет и будет опорой... А все остальное пустое.
– Рубен грустно улыбнулся.- Пустое!
– повторил он.Любовь, родственность... Все это хорошо. Но самое главное - дружба. Та теплота, которая через тысячи километров доходит до человека.

Нвард и я удивленно смотрели на брата.

– Вы торопитесь, идите,- предложил Рубен.- Я с удовольствием поговорил бы с вами, но и это мне не поможет. Хотя чуточку снимет грусть...

Мы молчали. Я очень хотел что-то сказать. Но никак не находил слова, которые, я чувствовал, необходимы брату.

– Пойдем,- вполголоса предложила Нвард.

Рубен, улыбаясь, подтолкнул нас обоих к двери... На улице, сразу очнувшись, я спросил:

– А куда, мы идем?

– Красиво как,- словно не расслышав меня, сказала Нвард, играя цепочкой. Потом добавила: - Идем в больницу.

– В больницу?
– удивился я.

Мы свернули влево, и посреди улицы я увидел Рыжего Давида и Леонардо Серобо. Можете себе представить, что сделалось со мной при виде их!

– Давно ждете?
– спросила Нвард.

– Не очень, - пожал плечами Леонардо Серобо.

– Нет, - сказал Рыжий Давид.-Мы только подошли.

– А цветы?
– спросила Нвард.
– Забыли?

– Не забыли,- нараспев проговoрил Леонардо Серобо и вытащил из-под рубахи букетик полевых цветов.

Нвард осмотрела букет и одобрительно кивнула головой.

Не дойдя до конца улицы, мы свернули в соседний переулок, где среди двухэтажных домов выделялось здание, построенное из особенного, какого-то гладкотесаного серого камня. Это, пожалуй, было одно из самых больших строений Лусашена. С широкими, окнами, с садом, цветником и бассейном. Над главным входом на черной и блестящей доске золотыми буквами было написано: "Городская больница".

Вслед за Нвард мы смело вошли в приемную. Там нам показали окно, где дают пропуска. И вот, все в белых халатах, мы поднялись на второй этаж.

– "Хирургическое отделение",- прочитал я у двери.

Пол в длинном коридоре блестит. На стенах несколько картин в больших рамах. Две из них - пейзажи, на третьей нарисован кувшин с цветами, а напротив кувшина изображен человек в темном костюме, уставившийся в одну точку, под мышкой у него рулон ватмана и рейсшина.

У одной из дверей Нвард остановилась.

– Решайте,- сказала она,- кто войдет первым.

– Каро разве здесь?
– с волнением спросил Рыжий Давид.

– Здесь, - ответила Нвард.-Ну, так кто идет? Ты, Тигран?

Рыжий Давид потянулся к ручке двери. Ему не терпелось, очень хотелось посмотреть, как пират выглядит после операции.

– Подожди. Сперва пусть войдет Тигран,- сказала Нвард.

– Я?

– Потом Сероб,.- не ответив мне, предложила Нвард.
– Цветы поставишь в вазу. Долго сидеть нельзя. Папа сказал, что больного на второй день после операции вообще-то нельзя беспокоить. Но все же разрешил.

– Знакомство - дело полезное, - хмыкнул Сероб.

– А o чем с ним можно говорить?
– спросил Рыжий Давид.

– Обо всем... Только смешить нельзя. Швы разорвутся... Входи, Тигран..

Я растерянно посмотрел на них. Очень глупое у меня положение. Но делать нечего, я осторожно толкнул дверь.

В палате было светлее, чем в коридоре. Здесь стояло четыре кровати. Две свободные. Слева от двери лежал Иезуит Каро, а под самым окном - Акоп, из соседнего квартала.

Я его сразу узнал по длинным ногам, которые вылезли из кровати,- он был самым высоким человеком Лусашена.

Я остановился в нерешительности.

Иезуит Каро повернул голову в мою сторону. Бедняга сначала не понял, что происходит, но потом глаза его, может, от удивления, а может, и от страха как-то округлились, и выражение лица сделалось глупым-преглупым. Но это только на минутку. Иезуит беспомощно огляделся, но, увидев входящих вслед за мной Леонардо Серобо, Нвард и Рыжего Давида, успокоился: понял, что жизни его ничего не угрожает, и даже улыбнулся.

Леонардо Серобо подошел к тумбочке, на которой стояла вазочка, поставил в нее цветы и робко проговорил: