Шрифт:
Выдавила из дозатора гель, машинально вспенила и продолжила намыливаться.
Ощущала взгляд Сергея во время всего процесса. Он-то ничего не делал, только стоял под струями воды и пялился на то, как она моется.
Выдержала. Делая вид, что для нее тоже все нормально, слабо улыбнулась, протискиваясь мимо него к выходу.
— Я спать пойду, — обернула вокруг груди полотенце.
— Я с тобой.
Распыление воды прекратилось. Градский вышел, не умывшись толком. Не вытираясь, поплелся следом. Обернувшись, Ника, не скрывая недоумения, посмотрела на него. А ему — хоть бы что. Тоже смотрел. И в глазах огонь такой, что у Ники в груди моментально все отозвалось.
— Полотенце, — указала на аккуратные белоснежные стопки махры.
Градский заторможено моргнул. Проследив за ее рукой, спокойно вытянул одно. Обернул вокруг бедер.
И продолжил смотреть ей в лицо.
— Э-э-э… ты должен вытереться.
Никакой реакции.
Вздохнув, Доминика сама потянулась за вторым полотенцем. Вытягивая его на руках, промокнула сначала лицо Сергея, затем последовательно — голову, шею, плечи и грудь. Все это время он лишь неотрывно смотрел на нее.
— Ты очень красивая.
Вопреки всему, что у них происходило, на этих словах Ника запнулась и покраснела, опуская взгляд в пол.
— Спасибо.
— Могу я с тобой спать? — спросил с какой-то странной для него неуверенностью.
Доминика сглотнула.
— Ты раньше не спрашивал. С чего вдруг такие вопросы? Что-то изменилось?
— Я просто… не знаю… Можно?
— Конечно, Сережа.
В полумраке спальни, из-за исходящего от него напряжения, Ника и сама никак не могла расслабиться. Лежали посреди огромной двуспальной кровати, лицами друг к другу, но не соприкасались. Закрыв глаза, чувствовала, что и тогда Градский продолжал ее рассматривать.
Глубоко вдохнув, постаралась размеренно выдохнуть. Вытянув руку, коснулась ладонью его затылка. Пригладила мягкий от влаги "ежик".
— Спокойной ночи, Сережа.
Ответа от него не последовало. Только тихий прерывистый вздох. Не прерывая легких поглаживаний его шеи и затылка, Ника чувствовала, как он постепенно, очень и очень медленно, расслабляется. Прошло не меньше полутора часов, прежде чем дыхание Града выровнялось и стало глубоким, а она еще долго не могла уснуть, бессильно отмеряя, как в груди тревожно ноет сердце.
[1] Местные жители считают Дюка де Ришелье основателем Одессы.
Глава 22
Полураздетый и расхлябанный.
Вышедший якобы на пять минут, сорванный с якоря.
А дальше, как модно нынче выражаться, что-то пошло не так. Хотя это вот "все", как выяснилось позже, уже длительное время целенаправленно и методично продвигалось к обрыву. Над пропастью только ощутимо рубануло реальностью, припомнив первые и все последующие "звоночки".
В последнее воскресенье июня вырвались небольшой компанией за город. Солнце палило нещадно. Коренные жители, окружающего озеро поселка, страшили, что еще до обеда пройдет настоящий ливень. Однако в одиннадцатом часу дня каждый лоскут ткани на теле все еще казался лишним. Дышалось тяжело. На подгоревшей воспаленной коже то и дело выступала липкая испарина. Но беззаботная молодежь умудрялась наслаждаться отдыхом. Выпивали все, кроме Градского и его мини- Кузнецовой. Первый, не называя причин, наотрез отказался, а с тем, что Доминика не пьет, уже и без всяких уважительных отмашек, свыклись.
Настроение у нее болталось ниже земной коры, ближе к внутреннему ядру. А главным источником тому служил предстоящий отъезд домой. С высоты восемнадцати лет влюбленной на целую вечность девочки, в кость сросшейся со своим мужчиной, и день разлуки виделся личной трагедией. А уж два месяца — целая вселенская катастрофа, которую попробуй вообще пережить.
Тянулась за Градским взглядом. Всем своим существом за ним тянулась.
"Как без него?"
"Ну как???"
"Что будет завтра?"
"Что будет через неделю?"
"…через два месяца???"
"А если забудет?"
"Если потеряет интерес?"
"Если найдет другую???"
Подобные беспокойные предположения и мысли, как ни гнала их от себя Доминика, беспощадно полосовали душу.
Вдобавок ко всем терзаниям, внутреннего напряжения добавляли похабные шуточки захмелевших старшекурсников и нескромные девичьи взгляды. Нет, Доминика, конечно же, понимала, что каждому вольно смотреть, куда уму и сердцу заблагорассудиться. Но именно в тот последний день вызывающие заискивания Смирновой и еще нескольких "старых подруг" Градского воспринимались ею крайне остро.