Наплевательски приводя в непригодность дорогие дизайнерские брюки, уселся прямо на мокрый песок. Свесив локти на колени, направил воспаленный взгляд в бескрайнюю водную зыбь. У песчаного берега море взбивало ее в высокую белую пену, с каждым приплывом толкая все дальше и ненасытно захватывая территорию.

Подобная безграничная красота когда-то Градского завораживала. Когда-то… Третий день она не вызывала никаких впечатлений. Ждал, что море рассвирепеет, яростно окатит волной, накрывая с головой. Но… и ему на Сергея было начхать.

Когда там уже свет в конце тоннеля? Сколько гореть можно? Кровь сворачивалась, растягивая агонию немыслимыми и бесполезными приходами.

С той самой ночи Градский практически не спал. Проваливался в забвение. Но и эти отключки являлись столь кратковременными, что стрелки часов порой не успевали отмерить полный круг.

Вторые сутки опрокидывал внутрь себя разнобойное бухло. Хотел, чтобы свалило. За раз огрело по башке. Вырубило навеки. Но, каким-то дьявольским образом, практически не пьянел.

Сдохнуть… Сдохнуть не терпелось.

Закрыл глаза. Подсознание тотчас разбросало под веками хаотичные вспышки воспоминаний. Упорно впрыскивая прошлое, словно яд. Только вот же дурная сила, смертельно отравиться не получалось! Как и выстроить последовательную цепочку событий прошедших дней. Хотя, по сути, кому это теперь уже надо?

Последний год пытался научиться жить.

Не удалось. Срослось по-другому и во всем, конечно же, была лишь его вина.

Что ж, умереть, как завещал еще Nintendo[1], молодым, должно быть, прикольно. Только, если бы не настолько больно…

"Давай уже!"

"Чего ты, бл*дь: ждешь?"

Ему бы спросить у Карпа, на той стороне хоть спокойно? А то вдруг и там хранятся все эти ‘буче-важные события?

Ребра сворачивал страх, что не выстоит. А когда-то еще бил себя в грудь, что не трус. Из массы он — самый худший экземпляр.

Тело в который раз сковало напряжением, пока мозги вспаривали созданные самим Градским воспоминания. Когда их с Карповым доставили в Одесскую областную клиническую больницу, Макса сразу же укатили в операционную, а Серегу подвергли череде неясных для него исследований. Зашили рассечения на лбу и плече, обработали ссадины и ушибы. И, в конце концов, по личной просьбе отца, поддавшегося упорным требованиям сына, под надзором какого-то медработника пустили к ожидающим перед операционным блоком, где уже несколько часов шаманили над Карповым.

Белесый больничный коридор и подвешенное ожидание статичностью набрало большое количество однотипных кадров. Сидел там… час, два, три — считал издали, а измеряли-то секундами.

— Мы сделали все, что могли, — высекло воздух, словно плеть.

После этого первый раз вдохнуть не смог. Лихорадочно таращился на то, как Верку раскладывает дикий вой, как нечеловеческим криком разрывается Карпов-старший, как летят, словно острые камни, в его сторону упреки, угрозы, клеймящие существительные.

Посеревшее лицо отца разошлось перед глазами пятном. Слух заполнили горькие рыдания матери. Они, словно заложники его паскудной жизни, разделили вместе с ним эти страшные события.

— Ужасная трагедия, сынок, но ты не виноват, — хватаясь за одубевшие плечи Сергея, мать пыталась как-то его обнять. — Не виноват, слышишь? В Игоре Валерьевиче горе говорит. Все пройдет! Пройдет, Сережи… Обязательно. Все наладится. Вот увидишь, мы справимся…

А у Градского и без вины перед близкими внутри все разорвало. Внешне-то, каким- то паскудным образом, физически невредимый остался. А внутри… Ощущение, будто спокойно вышел из окна и вдруг разбился.

Вырвало из нутра все. Нечего было искать, лечить и залечивать.

Только закапывать.

Закапывать.

— Я, конечно, все улажу, — потерянным шепотом заверил его отец. Затем посмотрел с застывшим в глазах ужасом и на эмоциях проорал: — Только как ты, бл*дь, жить с этим собираешься?

"Жить…"

"А на хрена?"

Это все, что Градский хотел бы сам спросить. Только силы для этого не сразу нашлись. Молчал, будто возможность говорить утратил наряду с эмоциональным покоем.

Отец, конечно, уже на следующий день пришел в себя. Обнял Сергея. Без матов и заслуженных упреков завел ту же песню, что и мама, мол, все пройдет и наладится.

— Это жизнь, сын. Всякое случается. Просто не будет, обманывать не стану. Но ты должен выстоять.

— Зачем? — флегматично поинтересовался Серега.

— Ради меня, матери, сестры, себя, в конце концов! Ты, конечно, на самое дно… Но сдаваться там нельзя, слышишь, сына? Зубами за воздух цепляйся, а поднимайся.

— Не хочу я, пап. Понимаешь, нет желания!