Марина Станиславовна с Терентием Дмитриевичем обмениваются улыбками.

Впервые Ева чувствует такую странную и такую колоссальную поддержку от людей, которых она не знает.

— Я слышала об этом! — восторженно заявляет Софи. — Там на корабле настоящий Джек-воробей…

— Не настоящий, конечно, — важно заявляет Герман, чем изрядно разочаровывает девочку. — Это же всего-навсего аттракцион.

— Не настоящий? А хоть сильно похож?

Нахмурив лоб, Герман колеблется с ответом.

— Сильно, — выдает, не желая расстраивать Софию еще больше.

— Ух, ты! — хлопает она в ладоши. И тут же пристает к нему с новыми расспросами. — А расскажи еще что-нибудь! Какие там еще крутые аттракционы есть?

— Нууууу… Большая Гремящая Гора. И правда, такой грохот! Пески, ковбои, койоты… И настоящие змеи!

— Вау! — воскликнув, София пищит, ежится и сильнее сжимает руку Евы. — Адам, Адам? Ты слышишь? Правда, круто?

— Да, малыха, круто, — подмигивает ей брат.

— Поедем? Поедем? Адам? Мам? Дядя? — бегает глазами от одного к другому. — Все вместе! И ты, конечно, — спохватившись, гладит Еву по руке.

Хоровод добродушного смеха снимает остатки напряжения.

— Ну, — щелкнув языком, Диана принимает задумчивый вид. — Посмотрим. Ты же просила у Деда Мороза…

— Ой, Божечки, — восклицает София, выпуская руку Евы и складывая ладошки перед собой. Это выглядит настолько мило и забавно, что девушка не может сдержать смех. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — тараторит, четко выговаривая «й», которую обычно все глотают.

Атмосфера неизбежно становится легкой, хоть и с неким осадком. И, наконец, с появлением последней гостьи, Ева окончательно забывает обо всем случившемся.

У нее перехватывает дыхание.

Эти рыжие волосы… Эти глаза… Неуверенность движений… Стеснительность…

«— Смелее, крошка! — командует Ева. — Ну, что же ты мнешься, подойди и…

— Нет-нет, я не смогу, — прерывает ее девочка с всклоченными рыжими косами. — У меня сердце остановится до того, как я пересеку комнату.

— Эх… Смотри! Я сама все сделаю. И ничего ни у кого не остановится.

— Но…

— Виктория Вячеславовна! Захарченко тоже будет участвовать».

«Захара!»

«Захара!»

«Без гипса!»

Смотрит с улыбкой.

«Не обижается… Не обижается!»

Обращая взгляд наверх, через клетки этажей, к небу, которое в эту минуту Ева может четко представить. С благодарностью к тем высшим силам, которые, она уверена, сейчас наблюдают за ними.

Обнимает Дашку так крепко, как только может, и восторженно вскрикивает от переполняющей ее радости.

— Захара! Моя Захара! Девочка с огненными волосами… Я помню тебя! Я помню, что ты любишь черничные маффины и лимонную панна котту. Я много чего о тебе помню… Так много! Может быть, все.

— Да… Боже, — Дашка плачет, шумно всхлипывая и мало заботясь о расплывающемся макияже. — Я так скучала…

— Но почему ты не приходила раньше?

Они обе знают, почему. Они обе знают правду.

— Гипс только позавчера сняли, — простодушно врёт Захара.

Размыкая руки, девушки встречаются глазами и смеются.

— Ты надела розовое платье? Не хочу тебя расстраивать, но ты никогда не любила этот цвет, — краснея, информирует подругу Дашка.

Исаева машинально оглядывает лиф ярко-малинового платья.

— Я не думала об этом. Не помнила.

— Это моя оплошность, — сконфуженно подает голос Диана. — Я решила, что он идеален для Евы.

— Все нормально. Мне, вроде как, все равно, что носить.

— Ого! Заявление года!

— Ну, правда, какая разница?

— Мне не терпится узнать, насколько изменились другие твои принципы. Как насчет Олега Винника[1]?

Лицо Евы становится задумчивым. И следом смущенным, потому что она помнит, кто он такой.

— Думаю, нет, — и тут же более уверенно: — Точно нет.

— Кое-что все-таки не меняется, — смеется Захарченко. — «Тристан и Изольда»?

— Э-э-э… ты спрашиваешь меня, как я отношусь к легенде?

— К фильму. Ты его обожала. Пф-ф… Но ненавидела слово, которое я использовала.

— Обожание?

— Ага, ты сложная натура.

— Не помню ничего такого.

— Правда? Неужели у тебя не возникает никакой визуализации, когда я произношу «Тристан»?