– Ильич, я бы за границу съездил...

– Воля ваша, - ответил на это Ильич.

– Так как же, Ильич, надо собираться, денег достать, да паспорт, да повидать родных...

И, так говоря, Аггей угасал, поездка казалась невероятной: жизни не хватит переделать все дела перед дальним отъездом.

"Шумно там, - думал он, - суета".

Но сегодня Аггей чувствовал небольшое беспокойство: нарочный поутру привез письмо, и до вечера Аггей держал его в кармане, не распечатывая, и улыбался иногда, думая, что если захочет - прочтет новость.

– Может быть, незнакомая девушка, - мечтал Аггей, - одинокая, как и я, хочет приехать, и мы будем сидеть вдвоем у окна .

Зажмурив глаза, старался Аггей представить лицо девушки; оно всегда было одно и то же, где-то виденное давно; но как только он начинал всматриваться, улавливать эти черты - они расплывались, и память глохла, а потом и голова разбаливалась от таких дум.

"Скоро темно станет, не прочтешь", - подумал Аггей и, сделав усилие, достал и вскрыл серый толстый конверт.

Письмо было от Степана Людмилина - товарища детства, который извещал, что вместе с сестрой заедет проездом дня через четыре.

– Людмилин, - повторил Аггей и представил худенького гимназиста, в очках, с полуоткрытым ртом, в широкополой фуражке; у фуражки был выломан герб, потому что даже самые тихие мальчишки мочили картузы водой, клали на ночь под тюфяк и выламывали буквы из герба...

"Ах, как хорошо, - думал Аггей, - вот он войдет, близорукий, ища меня глазами, и поцелует... И мы, как прежде: он внимательно станет слушать, а я расскажу всю свою жизнь, смерть мамы и одиночество, и о том, что всегда хотел полюбить; мы обнимемся и пойдем в сад. Я скажу: оставайся со мной,милый. Конечно, он согласится. А если хочет, пусть занимается хозяйством... Маленький гимназист в куртке с ремнем... По вечерам будем пить чай на веранде".

Потом Аггей вспомнил, что Людмилин приедет не один.

– Ну зачем с сестрой: наверно, она взрослая и суетливая, будет всюду ходить, ей надо все показывать; еще, пожалуй, заведет моду - гулять...

И Аггей третий раз повернулся в кресле, шумно вздохнул...

"Через четыре дня, - подумал он, - а письмо было послано четыре дня назад".

Он, торопясь, раскрыл хрустящий листок и прочел: "Понедельник..."

"Так и есть, сегодня пятница, поезд приходит в шесть, сейчас они должны подъехать..."

Сильно взволнованный, потирая затекшее колено, вышел Аггей на балкон.

Ночь закрыла полосу заката. Возникли звуки, всегда таинственные, как будто сама темнота шевелилась в кустах, ломала ветку и меланхолично ухала вдруг далеко за прудом, где, сидя на пловучих листах, пели, надув брюшко, маленькие лягушки.

Облокотясь о балюстраду, Аггей прислушивался. Вспомнил один день, когда на мгновение упали все звуки.

Тогда посреди поляны стоял он - маленький, синеглазый мальчик - и сквозь закопченное стекло глядел на солнце.

Не было теней, красноватая темнота будто пеплом осыпала траву и деревья; на солнце надвигался черный круг. Когда остался тонкий серп, все замолкло. Колонны дома поднялись, стали серыми, и Аггей думал, что сейчас расколется беззвучно солнце...

Аггей вспоминал, слушал звуки, а когда за садом на плотине запел ямской колокольчик, тихо засмеялся...

Аггей поставил свечу на комод в прихожей и раскрыл парадные двери, вглядываясь в темноту прохладной лестницы.

Там, внизу, вносили, должно быть, чемоданы, шаркали ногами, и слышались негромкие голоса:

– Узнаешь, Надя, эту лестницу; она мне казалась гораздо больше... А вон и Аггей... Здравствуй, Аггей...

– Степан, иди же, - закричал Аггей, - я не могу посветить, свечу задувает сквозняком...

– Узнаю голос, - проговорил Степан, появляясь в крылатке, в золотом пенсне, - здравствуй.
– Мягкие губы его коснулись Аггея.
– А вот Надя, сестра, ты помнишь?

– Помню, помню, - торопливо бормотал Аггей и тряс им обоим руки, пойдемте, пойдемте. И этот чемодан унеси, кучер.

– Ты все такой же торопыга, - спокойно улыбаясь, говорил Степан, и углы его губ приподнимались полукругом.
– Дай нам вымыться, мы все в пыли.

Худой и маленький, он пошел по коридору, подняв голову, словно мог видеть тольке из-под пенсне.

Аггей крикнул вдогонку: "Вон направо твоя комната", - и, умиляясь, стоял около Нади, распутывавшей вуалевый шарф...

– Я тоже буду мыться, - сказала она, - ужасная пыль.

– Господи, что же я думаю, а ужин!
– воскликнул Аггей.
– Впрочем, я сию минуту.
– И он пошел в столовую.