Толстой Алексей Николаевич
Шрифт:
По реке, огибая остров, приближался паром, полный, как муравейник, голов, дуг, телег, мешков, поклажи.
Вот заскрипели связки прутьев у борта, конторку качнуло, зашумели голоса, затопали подковы по дереву, - теснясь, ругаясь, стали съезжать на берег возы.
Между телег, прижимаясь к оглоблям, фыркая тревожно, прогремела вороная горячая пара, запряженная в плетушку. Выскочила на песок, - мягко зашуршали колеса. В ту же минуту Ольга Леонтьевна метнулась к плетушке и крикнула диким голосом:
– Вера!
Закутанная темная фигура в плетушке поспешно обернулась. Кучер осадил вороных.
– Что с тобой? Лица на тебе нет. Что случилось?
– спрашивала Ольга Леонтьевна, толкая народ, протискиваясь к Вере.
– Ничего не случилось, - ответила Вера холодно, голос ее задрожал, - я не за вами, я прокатиться. До свидания.
Тогда Ольга Леонтьевна молча ухватила коренника за узду, повернула лошадей назад, на паром, велела Никите идти к коляске, чтобы покупки не растащили, и сама села в плетушку рядом с Верой.
– Зонтик где?
– сказала она и раскрыла зонт.
– Не к чему, - закрыла зонт и сунула под козлы.
– Ну, мать моя, спасибо, удружила.
Вера только низко наклонила голову и медленно закуталась по самые глаза в пуховую шаль.
11
За три дня до свадьбы большая родня Репьевых съехалась в Симбирск, в гостиницу Краснова.
День и ночь буйные крики вылетали из номеров, где резались в карты полураздетые помещики.
Выпито было необыкновенное количество вина, - в особенности пили коньяк. Бутылки складывались здесь же, кучами, в номере, для удивления вновь приходящих.
Очумелые половые без памяти бегали по коридору, сизому от дыма. На площади перед окнами торчали зеваки, привлеченные шумом и светом, и говорили, дивясь:
– Заволжье гуляет.
Никто из дам не решался заходить на мужскую половину в гостинице, потому что в коридорах устраивались кавалерийские атаки.
Молодежь - корнеты, поручики, вольноопределяющиеся гвардейских полков, - все в ночном белье, садились верхом на стулья и скакали, размахивая саблями. Командиром был Мстислав Ходанский, двоюродный брат Веры, павлоградский гусар. Кавалерия налетала на проходящих по коридору, отбивала женщин, брала штурмом коньячные батареи.
Помещики, отсидев за картами зады, ходили - как были - в неглиже - под утро освежаться в городской сад, - выворачивали скамейки, боролись, качали деревья. Жутко было простым жителям, спросонок кидаясь к окошкам, глядеть на эти игры.
На четвертые сутки весь Симбирск поплыл в винном чаду. Полицмейстера пришлось увезти за Волгу в сосновый лес, чтобы пришел в себя. Помещик Окоемов видел черта на печке, в круглом отдушнике. Зеваки на площади божились, что слышали, как в гостинице ржут по-жеребячьи.
Но вот, наконец, приехал жених, а за ним и Ольга Леонтьевна с невестой и с братом. Много нужно было ушатов студеной воды - освежить хмельные головы. К двум часам вся родня собралась в собор.
Сергей и Мстислав Ходанский держали венцы. Невеста была бледна и грустна, - неописуемо хороша собой. Жених озабоченно прикладывал ладонь к уху, переспрашивая священника. Ольга Леонтьевна строго поглядывала на родственников: иные из них грузно стояли, выпучив глаза на плавающие огоньки свечей, иные начинали отпускать словечки.
Из церкви молодые проехали прямо на пароход. Там вся родня выпила шампанского, бокалы бросали в воду. Пароход заревел и отчалил, Вера вынула платочек и, взмахнув им, прижала к глазам. Никита рассеянно улыбался, видимо, совсем ничего не понимал, не видел.
С парохода родня поехала в гостиницу пировать. В большом зале с двух концов на хорах одновременно заиграли два оркестра. После первого тоста об улетевших ласточках Ольга Леонтьевна заплакала. В это как раз время в залу важно вошел Мишука. Он был в черной поддевке, наглухо застегнут. Лицо его было желтое, отечное, под глазами собачьи мешки.
Мутным взором он обвел длинный стол. Все встали. У Ольги Леонтьевны затряслись руки. Мишука подошел к ее руке, затем поцеловал Петра Леонтьевича, не успевшего вытереть усов, и сел, больше не глядя ни на кого, - налил себе большой стакан водки...
Грянули было польку оркестры на хорах, но Балдрясов, чиновник особых поручений, распорядитель пира, зашипел, страдальчески выпучась на музыкантов, вытянулся на цыпочках, - тише!
Мишука съел половину судака, затем немалый кусок гуся, поморщился, отпихнул тарелку.