Под утро шесть троек с гиком и свистом понеслись по мирным улицам Симбирска. Обыватели подымали головы и говорили заспанным своим женам:

– Заволжье гуляет, - Налымов.

12

Жарко натопленные печи, легкий запах вымытых полов, зимний свет сквозь морозные стекла покоят увядающие дни Ольги Леонтьевны. Тихо улетает время за письмами, разговорами вполголоса, за неспешным ожиданием вестей.

В чистой и белой, наполненной снежным светом комнате трещат дрова в изразцовой печи. Ольга Леонтьевна сидит близ окна за тоненьким столиком и пишет острым, мелким почерком длинные письма. Повернет хрустящий листочек и пишет поперек строк:

"...Я понимаю эту постоянную грусть - ты проверь хорошенько, непременно сходи к доктору. Мне кажется, что ты - в ожидании. Дай бог, дай бог.

Родишь, смотри - не пеленай ребенка, англичане давно это бросили, а уж я - скажу тебе по секрету - второй месяц шью рубашечки и подгузнички. Ты молода, смеешься над старой теткой, а тетка-то и пригодится...

...Пишешь - Никита утомляется на службе, плохо спит, молчалив. Это ничего, Верочка, - обойдется. Трудновато ему, но человек он хороший. Ходите почаще в театр, говорят, Александрийский театр очень интересный. Познакомьтесь с хорошими людьми, сдружитесь. Нельзя же, никого не видя, сычами сидеть на Васильевском острове да слушать, как ветер воет, - этого и у нас с Петром Леонтьевичем в Репьевке хоть отбавляй... ...А мы с Петром поскрипываем. Только я беспокоюсь - брат по ночам стал свет какой-то видеть. Поутру встает восторженный. Работает - выпиливает и точит по-прежнему. Недавно придумал очень полезное изобретение - машинку от комаров, - в виде пищалки. Эту пищалку нужно поставить в саду, она станет пищать, и комары все сядут на листья - не смогут летать и умрут от голоду. Жалко, что проверить нельзя - на дворе зима, комаров нет. И смех и грех... А ты, Верочка, поласковее будь с Никитой, - любит он тебя, любит и предан по гроб... Мороженых куриц и масло, что я тебе послала, - ешьте: к рождеству пошлю еще партию".

Гаснет зимний день. Лиловые студеные тени ложатся на снег, резче выступают следы от валенок. В столовой Ольга Леонтьевна и Петр Леонтьевич, сидя в конце длинного стола, пьют чай и помалкивают. Тонким уютным голоском поет самовар, - прижился к дому. Большие окна столовой запушены снегом.

– Сегодня опять письмо от Сережи получила, - говорит Ольга Леонтьевна, - прочесть?

– Прочти, Оленька.

Ольга Леонтьевна вполголоса читает:

"Вчера вернулся в Каир. Видел старичка сфинкса, лазил на пирамиды. (Петр Леонтьевич начал постукивать ногой, Ольга Леонтьевна взглянула на него, - он перестал стучать.) Пришла мне в голову блестящая идея, милая тетя: решил я здесь купить мумию, дешевка, рублей за пятнадцать. На спине где-нибудь у нее еыпилю кусочек и спрячу его. Мумию запакую и - в Россию. В нашем лесу, - помнишь, в том месте, где, говорят, был скит, - закопаю этого фараона, посыплю сверху фосфором. Пущу слух: что, мол, в скиту могила по ночам светится. Народ - валом. Монаха туда нужно какого-нибудь заманить оборотистого.
– Копайте. Раскопают - мощи. Пожалуйте, - продаю место с могилами, с мощами, с подъездной дорогой. Купят. Гостиницу построят. Государю императору пошлют телеграмму. А тут-то я кусочек и представлю: извините,, это мой собственный фараон, вот кусочек из спины, - счетик из магазина. Стами тысячами не отделаются от меня монахи. Вот, милая тетя, что значит - африканское небо, - боюсь, что стану финансовым гением или женюсь на негритянке. Одновременно с этим пишу дяде Мише, - деньги у меня на исходе".

– Нехорошо, - после молчания сказал Петр Леонтьевич, - нехорошо и егозливо. Всегда он был безбожником, а теперь и кощунствует. Напиши ему, чтобы он больше нам не писал про фараонов.

Однажды в сумерки в Репьевку приехал нарочный, налымовский работник, привез Ольге Леонтьевне странное письмо. Каракулями в нем было нацарапано: "Приезжайте, Михаиле Михайловичу вовсе плохо, -хочет вас видеть".

Налымовский работник сказал, что действительно барин - плох, письмо же это писала Клеопатра, девка, - никакими силами барин ее выгнать из усадьбы не мог, потом привык, ныне она за ним ходит.

Ольга Леонтьевна немедленно собралась и в крытом возке поехала в Налымове по большим снегам, по мертвой равнине, озаренной ледяной и тусклой, в трех радужных кольцах, луной.

В полночь возок остановился у налымовского крыльца. Окна в столовой были слабо освещены. Брехали собаки.

В сенях Ольгу Леонтьевну встретила высокая тощая женщина в черной шали, поклонилась по-бабьи. Из дверей зарычала белая борзая сука.

– Что с ним? Плох?
– спросила Ольга Леонтьевна, выпутываясь из трех шуб.
– А вы кто такая? Клеопатра, что ли? Ведите меня к нему.

Клеопатра пошла впереди, отворяя и придерживая двери. Сука рычала из темноты. У дверей в столовую Клеопатра сказала шепотом:

– Сюда пожалуйте, они ждут.

У круглого стола, покрытого залитой пятнами, смятой скатертью, под висячей лампой увидела Ольга Леонтьевна Мишуку. Он был страшен, - распух до нечеловеческого вида. Облезлый череп его был исцарапан, желтые, словно налитые маслом, щеки закрывали глаза, еле видны сопящие ноздри.

Под локтями и сзади, придерживая затылок, привинчены были к креслу деревянные бруски, - на них, опустив опухшие кисти рук, висел он огромной тушей. Дышал тяжко, с хрипом.

Из студенистых щек устремились на Ольгу Леонтьевну зеленые его глазки. Она в великом страхе подбежала:

– Мишенька! Что с тобой? До чего ты себя довел!

– Сестрица, - с трудом проговорил Мишука, - спасибо, - и стал глотать воздух.
– Все сижу, лежать не могу, водянка.

– Гниет у них в груди, - сказала Клеопатра.
– А едят беспрестанно, не успеваем подавать.

Действительно, на нечистой скатерти стояли тарелки с едой. Усы Мишуки, щетинистые, тройной подбородок были замазаны жиром. Озираясь, Ольга Леонтьевна увидела там же на столе большую банку с водой и в ней раскоряченную белопузую ящерицу.

– Крокодил, - проговорил Мишука.
– Сережка из Африки прислал в благодарность живого. Сегодня подох, значит и я...

В ужасе Ольга Леонтьевна всплеснула руками:

– Доктора-то звали?

– Доктор сегодня был, - ответила Клеопатра, стоявшая, поджав губы, у буфета, - доктор сказал, что они сегодня помрут, в крайнем случае - завтра.

– Зав... зав... зав...
– пробормотал Мишука, с усилием поднимая вылезшие брови.

Ольга Леонтьевна спросила:

– Что он говорит? Завтра? Ох, трудно ему помирать...