В саду он завернул за угол дома, пошел по траве и сел на чугунную скамью, против окон, положив руку на зеленую лейку, стоящую около.

У ног, над травой, крутились пчелы, пахла медовая кашка, и запах этот, и теплое, совсем низкое солнце, залившее сквозь листву штукатуренную стену дома, и Катенькино окно с опущенной занавеской (по занавеске он и догадался, чье это окно) волновали, как музыка, и Григорий Иванович, жмурясь и подставляя затылок солнцу, чувствовал, что все в нем слабеет (да и зачем ему это свое?): он будто растворяется в свете, в тишине и все небо, облака на небе, вода, деревья и луг - все в нем. Или он сам это расплывается, отдавая глаза - небу, душу - облакам, кровь - воде, руки деревьям, тело - земле? Это было похоже на смерть, на сон или на любовь. "Пусть всю жизнь буду по дорогам таскаться, по вонючим избам, - подумал он.
– Пусть я урод, не способен умереть за нее, - ну нет, умереть-то я очень способен, пусть только прикажет, - что мне нужно? Ничего! Только жить, чувствовать, вздыхать..."

На балконе в это время, между облупившихся кое-где до кирпича колонн, появился князь Алексей Петрович. Одет он был в черный сюртук и полосатые панталоны, правой рукой опирался на трость, а левой, держа перчатки, отмахивался испуганно от пчелы. Пчела улетела. Князь поспешно сошел в сад и, не замечая Заботкина, принялся в необыкновенном волнении, поднимаясь на цыпочки, смотреть на занавешенное окно.

– Не может этого быть!
– проговорил он громко.
– Это слишком! взмахнул тростью, повернулся и, увидев Григория Ивановича, выпятил нижнюю губу.

"Это еще кто?" - подумал доктор, разглядывая князя.

Алексей Петрович спросил:

– Вы - доктор? Кто сейчас у Екатерины Александровны? Вы знаете что-нибудь?

– А что случилось? Разве несчастье?

– Нет, впрочем, я не знаю, - Алексей Петрович сел на скамью, коснулся руки Григория Ивановича и особенно мягко заговорил: - Перед священниками и докторами не скрываются, правда? Скажите, быть может есть средство, чтобы сердце не так болело, чтобы им владеть?
– Бром, - ответил Григорий Иванович.

– Ну да, но я не про то. Когда узнику открывают тюрьму и он с порога видит солнце, тогда ему говорят: "А мы старый грешок вспомнили, - иди назад..." - "Но я исправился..." - "Нет, иди обратно". Доктор, муж Екатерины Александровны должен быть чист и свободен, правда?

– Вы женитесь?
– спросил Григорий Иванович, всматриваясь в слишком красные губы князя и беспокойные его глаза. "Руки белые какие", - подумал Григорий Иванович, и ему стало вдруг необычайно грустно.

Князь продолжал:

– Я не враг себе, пусть и она поверит, что не враг. Я мучаюсь больше ее. Не для радости же в Колывань ездил... Впрочем, вы ничего не знаете... Я приехал просить ее руки, вот... Доктор, если выйдет несчастье - вы поможете? Сейчас за окном, я знаю, на меня донос.

Он перевел дух, вздохнул, поглядел доктору в глаза и улыбнулся жалобно.

– Екатерина Александровна достойна, чтобы из-за нее страдали, проговорил, сам не зная для чего, Григорий Иванович и, смутившись, стал нагибать лейку, пока из дудочки не потекла вода.

В это время за Катиным окном раздался вопль и его покрыл густой бас, кто-то кинулся к раскрытому окошку, занавеска заколебалась, и простоволосая женская голова опрокинулась изнутри на подоконник. Закинулись голые руки, стараясь отодрать от горла чьи-то короткие волосатые пальцы.

Затем раздался другой отчаянный женский крик, от которого Заботкин похолодел, а князь, страшно бледный, вскочил со скамейки, мучительно повторяя: "Не трогай ее, не трогай, не трогай..." Волосатые пальцы отпустили шею, голова женщины соскользнула с подоконника. Григорий Иванович хотел встать, но на колени его, хватаясь слабеющими пальцами, склонился князь, - голова его моталась.

– Это ничего, прислонитесь, вот так, сейчас пройдет, - бормотал Григорий Иванович, смачивая лоб князю водой из лейки.

ВОДОВОРОТ

1

Григорий Иванович, поддерживая князя, повел его через балкон в зал, ища - где бы спокойнее уложить. Из зала правая боковая дверь вела в библиотеку. "Туда", - сказал князь, пожимая его руку. В это время изнутри дома послышались голоса, вскрики и топот ног.

И едва князь и Заботкин подошли " библиотеке, как дверь в зал из коридора распахнулась, и в сумерках было видно, как конюх и кучер вели под руки Сашу. На ней черный сарафан был порван, волосы растрепаны, заплаканное лицо с поднятыми бровями запрокинуто. Саша тихо и отчаянно повторяла:

– Что вы, что вы...

Сзади подталкивал ее Кондратий. Белков, стуча кулаком по двери, чертыхался и кричал:

– В амбар ее, мерзавку, на замок!..
– Князя и Заботкина он не заметил, - они успели войти в библиотеку.

Сашу вывели. Волков звякнул балконной дверью и, ругаясь, ушел во внутренние покои.

Долго на диване у книжного шкафа молчали Григорий Иванович и князь, у доктора тряслись коленки, князь не двигался, прислонясь затылком к спинке, закрыл глаза.

– За что они ее?
– наконец спросил доктор шепотом и посмотрел на князя, - лицо его, едва различимое в тени сумерек, было очень красиво. "Вот как нужно любить, - подумал Григорий Иванович, - изящно и сильно, падать в обморок, переживать необыкновенные страсти! Он настоящий муж для Екатерины Александровны. О таких в книгах пишут". Доктор осторожно потянулся и погладил князя по руке. Алексей Петрович сейчас же спросил негромко: