– Так, ну-ка, открыть ворота!

Машина проезжает во двор.

Косарева встречает жена Мария с дочкой, укутанной в шаль.

– Что случилось, Саша?

– Ничего особенного, – отвечает Косарев, – меня, кажется, только что уволили.

Кремлевская вертушка еще работает.

Ужин на столе, но Косарев бледен, пот на лбу, крутит ручку аппарата, звонит Поскрёбышеву Александру Николаевичу, личному помощнику Сталина. В ответ – общие фразы: значит, так надо… потерпи, все еще прояснится… нет, не могу говорить, у товарища Сталина люди.

Любимов спрашивает, когда ему завтра приезжать. Как обычно, к семи утра? Тогда нужно еще машину помыть и заехать на заправку – бак почти пустой. Косарев молчит, грустно щурясь.

– Ну Александр Васильевич?

А что ему ответить? Все планы на среду полетели. Хотел после Пленума собрать секретариат. К чему теперь? Ехать к себе в кабинет и унизительно нарваться на людей Ежова? Которые уж, наверное, и пропуск аннулировали, и получили приказ «не пущать».

Во дворе воет собака. Воет, как волк. Хотя еще не ночь и никакой луны.

Она вот так пять дней и провоет.

Косарев надевает тужурку, идет проводить до машины своего шофера, Любимова.

Никогда так не делал. Евгений смущен.

Может быть, семье надо что-то из продуктов купить? Так он с утра на Смоленский рынок заскочит, сметаны свежей, творожку, того-сего, для Леночки – медку краснодарского. Пусть Мария Викторовна список напишет, а деньги – потом.

Урчит мотор. Косарев смотрит на Любимова, чуть улыбаясь, склонив голову набок. Пусть Женя не волнуется, никуда не едет, ждет в гараже, как обычно. Пусть поиграет с водителями в домино, газеты почитает, а Косарев, если надо, сам его вызовет.

Об еще не знают, что уже никакой вызов невозможен.

Косареву никто не скажет, и он не узнает, что его водитель будет вскоре арестован, получит 10 лет, как враг народа, отсидит, его потом реабилитируют, и на воле он продолжит дружбу с семьей Косаревых до последних своих дней.

Ночью Косаревы долго не смогут уснуть, слушая то собачий вой, то дальние разговорцы солдат из оцепления. Да еще полночи проговорят.

Маше непонятно, что это Хозяин вдруг задумал. Отчего гнев его вдруг пал на Косарева, с которым на первомайской трибуне стояли рядом? Чуть ли не в преемники Сашу прочил. Его так и называли: «младший генсек».

А может, позовут в Кремль, поругают, а потом скажут: припугнули, чтобы проверить, чей он на самом деле человек?

Ну да, чей именно? Скрытый поклонник своего наставника и дружка Бухарина, которому уже за все хорошее пустили пулю в лоб в подвале на Никольской? Друг ли и вздыхатель по питерским отщепенцам Каменеву и Зиновьеву, которые – еще и года не прошло! – ползали на коленях перед следователями, поминали Ильича? Как держали в Горках умирающего вождя за голову, водой поили и целовали в лоб. Писали из камер покаянные письма «товарищам по ЦКВКП(б)» – по 120–150 страниц! – и мочились в штаны от страха?

И вот, допустим, проверили Косарева! Всеобщие поздравления!

Сурово доволен нарком внутренних дел Ежов, которому еще быть на воле чуть меньше года. Показушно доволен его заместитель Берия.

Сам Иосиф Виссарионович схватит за галстук, приблизит лицо комсомольского вождя к своей рябой и дряблой роже с угреватым носом и желтыми глазами. Улыбнется, почешет усы, треснет по спине. Скажет: «Эко мы тебя, Сашка, развели, а?!Ну не обижайся! Зато теперь ясно: нашенский ты человек, свой до мозга костей!» И Берии скажет: «Как же ты, Лаврентий, в Косареве нашего искреннего друга не разглядел? Горячие мы люди, грузины!» Но вот теперь, скажет, пыхая трубкой, мы уверены, что дай тебе вечное перо, ты любой список подмахнешь, не глядя. Будь там хоть твои дружки по комсомолу, хоть жена Маруся, хоть дочка, хоть надменный папаша Нанейшвили, да хоть ваша глупая собака из Волынского!

Кое-как отдохнув от переживаний, они утром 23 ноября 1938 года встали бодрячком.

Косарев, несмотря на пасмурную среду, сделал зарядку, вышел во двор, облился холодной водой, сели завтракать.

При Лене о тревожном не разговаривали.

Собака, охрипнув после ночи, взяла паузу.

Воссоздать события почти невозможно. Но, имея на руках факты, я думаю, было так…

Когда Лена ушла делать уроки, а ее мать, раздвинув занавески и убедившись, что никуда не делось оцепление… Что все также стоят солдаты с карабинами, притоптывая сапогами по непрочному снежку, курят, гутарят, греют ладони у костерка… После этого бабушка взяла деда за руку и поделилась своими ужасными предчувствиями.

Косарев понимал, что жена ничего не утверждает. Поскольку ничего не знает и не может знать: он ей последнее время вообще мало о работе рассказывал. Нервы ей берег. И что она, сказав еще вчера, что утро ночи мудренее, решила окончательно разобраться в масштабах случившегося… Либо Сашу в самом деле потащили на пленум, – который ЦК комсомола даже не планировал! – чтобы припугнуть оргвыводами, но оставить работать. Либо списали окончательно, безо всякой возможности восстановления.

Она искала подтверждения у Косарева.