В дом прокрались чужие? Может, солдаты оцепления полезли за едой или за табаком?

Она встала, стараясь не шуметь. Накинула халат, осторожно вышла на лестницу. И тут же увидела офицера с жёлтым лицом в белых шерстяных носках до колен, который крался по ступенькам вверх.

В одной руке он держал свои сапоги, а в другой – пистолет.

Их взгляды встретились.

– Вы кто? – спросила Маша изумленно. – Вы, наверное, к мужу? Но он еще спит…

Офицер включил свет, присел, натянул сапоги, спустился вниз и сказал в пространство:

– Заходим, мужики! Они уже на ногах!

Эффекта внезапности, который планировал Берия, не получилось.

И тотчас в дом, стуча сапогами и прикладами карабинов, вошли еще несколько военных.

На шум появился заспанный Косарев.

– В чем дело? – спросил он. – Я никого не ждал. Кто вы такие, кто приказал?

– Вы гражданин Косарев? – спросил майор в носках.

– Так точно. А вы-то кто?

– Народный комиссариат внутренних дел.

Кто еще находится в доме?.. Ах, дочь и няня… Садитесь с женой здесь. Без разрешения не вставать. Не разговаривать. Мы начинаем обыск.

Мария Викторовна не выдержала, указала пальцем на майора и сказала Косареву:

– Представляешь, Саша? Этот тип крался к нам на второй этаж, в нашу спальню в одних носках! Как вор или извращенец! Ни стыда, ни совести!

– Отставить! – выкрикнул майор. – Прекратите оскорбления! Нам известно, что на вашей даче полно оружия! Гражданин Косарев, вы сами его покажете или я прикажу моим людям перевернуть все вверх дном?

– Зачем переворачивать, – спокойно сказал Александр Васильевич, – моя коллекция оружия зарегистрирована в милиции, есть разрешение. Это за моим кабинетом. Там еще одна дверь, откроете и увидите. И аккуратней. Иначе я доложу вашему начальству.

– Какому начальству? – вдруг услышал Косарев и поднял голову.

Перед ним стоял Берия.

Обыскивали несколько часов под руководством самого наркома. Цеплялись к каждой бумажке, нюхали, смотрели на свет, даже подносили свечу – искали шифровки, тайнопись. В результате ничего, кроме книг классиков марксизма, рабочих тетрадей Косарева и журнальных подшивок, не нашли.

В результате дома, действительно, образовался разгром. Вещи валялись на полу вперемешку – одежда, посуда, граммофонные пластинки, газеты, обувь.

Незаметно в окнах стало светлеть, наступал рассвет.

Военные зевали. Им хотелось спать. По всему было видно, что они мечтают поскорее покончить с делом и отправиться по домам.

Наконец, Косареву официально объявили об аресте и велели собираться.

Косарев посмотрел на жену. На ее лице не дрогнул ни один мускул, из глаз не пролилось ни слезинки.

– В таком случае, – сказал Косарев, – позвольте хотя бы проститься с ребенком!

Майор в носках кивнул, и они отправились в детскую.

Лена спала.

Косарев стоял и смотрел на нее, не проронив ни звука, откуда-то зная, что видит дочку последний раз в жизни.

Наверное, он так долго стоял у кровати, что майору в носках надоело ждать. Он почти нежно коснулся плеча арестованного и тихо сказал:

– Товарищ Косарев, простите, нас ждут…

– Саша, я тебя больше не увижу? – спросила Маша мужа, когда его вели мимо, по коридору, к двери, подбежала, обвила руками…

Моя бабушка вела себя как грузинка и большевичка. Как умная женщина, которая и без Косарева находилась в гуще политических событий. А бывая с мужем на вечеринках сталинских вассалов, слушая их разговоры, изучив их нрав, – отлично понимала, что эти люди ради своей шкуры готовы на все.

Например, вдруг начать называть черное белым и наоборот.

Отвернуться от самых старых боевых друзей, от товарищей по оружию, с которыми прошли и революцию, и Гражданку, проклясть их имена, если Хозяин назвал их врагами.

Уметь улыбаться, когда хочется рыдать.

Говорить с трибуны совсем не те слова, о которых думалось, которые сверлили мозг.

Обжираться на банкетах до заворота кишок и не угостить конфеткой сироту в своем подъезде.

Молчать – до помрачения рассудка, до обморока, – но молчать, когда твою жену усылают в лагерь, а ты член Политбюро и хочешь выжить. Как молчал Калинин, когда арестовали, схватили его жену Екатерину Лорберг Калинину… Или театрально, по-рабски заливаться смехом, как заливался Бухарин, когда Сталин публично называл жену его, юную Ларину, шлюшкой. Петь или танцевать, если просит вождь. Даже если не умеешь или не в настроении. Пускаться, например, в гопака, даже если мешают короткие ноги и брюхо, как у Хрущева.

Но в Волынском перед фактом ареста своего мужа, генсека комсомола Александра Косарева, моя бабушка считала, что все-таки имеет право задать вопрос майору в носках. Рубануть напрямую, чтобы узнать, какая судьба ее ждет, что ей-то делать дальше.

И она спросила:

– Меня вы тоже арестуете?

– Нет, Мария Викторовна, – убежденно отвечал майор в носках. – Мы этого не планировали.

Но когда Мария вышла в коридор проститься с Косаревым, вдруг, как черт из табакерки, в дверном проеме нарисовался Берия, который увидел, как Мария преданно обнимает мужа, и, махнув рукой в сторону моей бабушки, сказал: