Шрифт:
Дворф глотает подступивший к горлу комок, глядя на смеющихся молодых людей.
Осознает, что вновь себя ненавидит.
Проверяет, на месте ли его кинжал, а затем встает с дерева, служившего ему лавочкой.
– Ты куда, чувак? – спрашивает Кирилл. Он использует это странное слово почти с самого начала их знакомства. Он обращается так и к нему, и к Гелегосту (этому вонючему орку), и объясняет это тем, что в его мире так обращаются к друзьям. Правда, к Лиагель он обращается совсем не так, а по имени, хоть и в его сокращенном варианте.
– Да это… - Бегриф замешкался, - надо отлить. Чувак.
– Нормально себя чувствуешь? А то выглядишь не очень.
– Да-да, все хорошо. У костра пересидел, - Бегриф пытается как можно скорее закончить разговор, ибо руки уже начинают трястись. В груди странная ноющая боль, и снять ее может только одно…
Все тут же проходит, как только он наносит порез на бедро. Хвала всем Богам, Кирилл больше не донимал его вопросами и позволил уйти.
Начинает облегченно дышать.
Он уже и сам стал замечать, что порезы с каждым разом становятся все глубже и глубже. Первые царапинки даже общего не имеют ничего с теми ранами, какие появляются на его бедре сейчас.
Теперь он спокоен.
Руки больше не трясутся, и на душе никто не скребет. Можно и вправду отлить.
Спрятав кинжал, дворф пристраивается к дереву и начинает его поливать.
Но несмотря на звук столкновения его струи с древесной корой, он умудряется расслышать хруст ветки за своей спиной. И будь их лагерь с той стороны, он бы подумал, что это Кирилл идет его проведать, но костер не там…
Надеть штаны времени, походу, нет, а сражаться со спущенными будет тяжеловато…
Бегриф явно в не самой завидной ситуации, и потому пока не оборачивается. Он пытается услышать, где находится этот зверь (или человек) а сам в это время медленно подтягивает штаны. Боится, что это лучник, но вряд ли его будут убивать до того, как попытаются допросить. Да и даже если лучник… что он сделает? У него из оружия лишь кинжал, да и тот не для того, чтобы биться с серьезным противником – так, тушу разделать, да кожу снять.
Штаны на нем, и пока еще никто не напал. Звуков никаких.
Теперь он медленно оборачивается.
И его пробирает дрожь.
Волков он видел, но не таких больших. Этот… он с Бегрифа ростом, и его огненно-красные глаза, налитые кровью, как раз на уровне его глаз. Черная шерсть блестит в лунном свете, а расстояние между лицом дворфа и пастью зверя – не больше вытянутой руки.
Убежать не выйдет.
Крикнуть – загрызет.
Волк скалится, обнажая до безумия острые и белоснежные клыки.
Бегриф закрывает глаза, понимая, что он умрет в любом случае, если попытается сделать хоть что-то, а так… вдруг, волк его не тронет, если не увидит угрозы? И он снова слышит хруст. Такой же легкий и едва слышимый, какой был в прошлый раз. Но тогда он был значительно дальше.
Дворф открывает глаза – волк все еще стоит перед ним. И хрустит сухими ветками не он. Теперь Бегриф это понимает. Хрустит волчонок. Такой же черный, как и его отец (или мать?). Он медленно приближается к своему родителю и встает рядом. Вдвое меньше, но, тем не менее, и он бы мог запросто нанести Бегрифу весьма нехилые раны, если бы захотел.
Большой волк больше не скалится – с интересом рассматривает дворфа.
Сам же Бегриф прислушивается к бешеному биению своего сердца. Глупо будет умереть вот так. Ему едва исполнилось двести лет и впереди еще два века прекрасной жизни, наполненной развратными девками, славными приключениями и кислым вином.
И тут волк отворачивается.
Бегрифа посещает мысль, что вот именно сейчас он может попробовать ударить ножом в его шею, но что-то останавливает его, словно сковывает. Скорее всего, страх. А может и здравый смысл.
Он смотрит, как волк разворачивается и уходит куда-то в сторону. За ним тут же следует и волчонок. А Бегриф остается на месте, боясь даже пошевелиться. Всё, что он делает – так это наблюдает за тем, как оба скрываются между деревьями из виду.
Лишь теперь дворф опускается на задницу, побледневший и покрывшийся потом.
– Гномьи потроха, - шепчет он, шумно выдыхая воздух, - пронесло…
Глава 3. Поедающий плоть
Кара, ныне известная как Мадам, всегда просыпалась раньше, чем Маркус.
Открыв глаза, она сначала видела своего спящего господина и некоторое время смотрела на его умиротворенное лицо. Когда он спал, то был таким, как десять лет назад. Сейчас же… его суровый взгляд, властная мимика и не терпящий возражения голос пугали. Практически всех, кроме самой Кары и Эльрикель, его законной жены. Он стал таким после смерти его ребенка, который, в общем-то, и не был рожден. Но окончательно Маркус зачерствел, когда Эбигейл родила ребенка Бруно.
Все это время Кара была рядом. Всегда.