Это четверостишье я прочла в небольшом сборнике из библиотеки государя. Имени поэта я не запомнила, как и имя той, кому они были посвящены, но вот слова отчего-то врезались в память. И сейчас они показались мне верными. Повторив стихотворение еще раз, я ударила кулаком по оконной раме и поклялась себе, что обращу яд гадюки против нее самой, если однажды мне представится такая возможность. Не прощу! Ни подлости, ни предательства.

Но всё это было в первую ночь после отставки. Следующий день я ждала известий из дворца, даже немного воспрянула духом. Мне не верилось, что государь, не забывавший обо мне всё то время, пока мы не общались и еще утром писавший, что ждет меня, вдруг благосклонно примет решение своей тетки и откажется от меня. Я была уверена, что вскоре вновь войду в ворота королевского дворца.

А к вечеру я начала мрачнеть всё сильней и сильней, однако продолжала вздрагивать каждый раз, когда слышала шаги лакея. Надежды не оправдались. Та ночь была вновь наполнена огнем, но теперь обиды и злости. Я перебирала в памяти все наши встречи с государем, его слова и признания, его касания и поцелуи. И тот взгляд, что я дважды ловила, когда казалось, что, увидев меня, он ощутил, будто под ногами разверзлась пропасть. Я всё это помнила и негодовала, потому что невозможно вот так просто взять и вычеркнуть из жизни то, что было дорого. Но ведь смог! Смог!

И что же? Если его заверения были ложью, то что было бы, согласись я не предложение стать его женщиной? Неужели мои подозрения оказались верными, и король смог бы быстро променять меня на следующую фаворитку? О, Хэлл! Как же я благодарна, что не позволил поддаться тому искушению, что в минуты последнего объяснения на краткий миг родилось во мне. Мой небесный хранитель, сколь велик ты в своей мудрости и добр ко мне в своем благоволении. Никогда я не устану благодарить тебя за то, что не позволил мне утерять разум. Но как же мерзко…

И вот тогда пришло равнодушие. Должно быть, мой покровитель решил позаботиться обо мне и закрыл в непроницаемую броню полного безразличия ко всему. Даже моя обожаемая сестрица не сумела достучаться до меня, как бы ни старалась. Я лишь искривила губы в усмешке, когда она ударила меня подушкой, но не ответила.

— Шанни, ну что с тобой? — едва не плача, спросила меня Амбер, присев передо мной на корточки.

— Всё хорошо, — ответила я, потрепала ее по щеке, после поднялась на ноги и, обойдя сестрицу, ушла в другую комнату и закрыла за собой дверь.

Родители оказались неожиданно тактичны. Даже матушка сейчас не приставала ко мне с поучениями и увещеваниями, и не спешила побыстрей обстряпать дельце с моим замужеством, раз уж моя служба закончилась. Впрочем, моя родительница не была бы ею, если бы не старалась вернуть меня к жизни своими выдумками. Еще за завтраком она сообщила, что мы идем к пруду, раскинувшемуся за предместьем.

— Девочки, вам не кажется, что мы не можем позволить себе упустить последние погожие деньки? — вопросила ее милость, игнорируя то, что ночью шел дождь. Правда, утром выглянуло солнце, и день действительно казался погожим. — А не прогуляться ли нам на пруд? Мы можем устроить пикник. Что скажете? Шанни, вы так много рассказывали про того милого жеребца, которого привели к нам, но еще ни разу не подошли к нему. Что если нам отправиться на пикник верхом? Ваша милость, — она посмотрела на батюшку: — Вы снова покинете нас или же будете охранять ваших женщин?

— Разумеется, буду охранять мои сокровища, дорогая, — с улыбкой ответил отец.

Амберли захлопала в ладоши, а я подумала, что и вправду еще ни разу не подошла к Аметисту… Надо навестить его… потом.

— Что же вы молчите, дитя? — обратилась ко мне матушка. — Вы ведь любите конные прогулки, а тут еще и ваш любимец. Да и пикники в детстве…

— Мне не хочется, — ответила я. — Позвольте покинуть вас?

— Да, переоденьтесь, мы выезжаем через час, — кивнула родительница, не пожелавшая услышать моего «нет».

— Как скажете, — не стала я спорить.

А через полтора часа мы все-таки покинули особняк и направились к пруду на последний пикник этого года. Подо мной фыркал обиженный Аметист. Он узнал меня, как только я появилась, радостно заржал, забил копытом и сунул свою умную голову мне под руку, ожидая привычных ему ласк и воркования. Однако дождался лишь вялого похлопывания по шее.

— Здравствуй, милый, — сказала я и велела конюху: — Мужское седло.

— Ее милость…

— Сделайте, как хочет наша дочь, — произнес из-за моей спины батюшка, и Аметиста увели, чтобы переседлать.

— Благодарю, — кивнула я борону и замерла на месте, ожидая своего жеребца.

Батюшка остался подле меня. Он обнял меня рукой за плечи и слегка встряхнул:

— Дитя мое, это не конец вашей жизни, — сказал его милость. — Даже если вас гложет обида, или вы переживаете, что над вашей неудачей будут насмехаться, то всё это пустое. Мы с вашей матерью никогда не одобряли этого служения, и потому не почитаем отставку за крах. Поверьте, вы только выиграли.

— Как скажете, ваша милость, — ответила я.