Его светлость строго придерживался положения гостя. Ему не было выделено покоев во дворце, и в жизни Двора Ришем не принимал особого участия. Жил у себя в особняке, а сюда приходил днем, чтобы повидаться с невестой, решить вопросы с будущей свадьбой, а после уходил, не стремясь с кем-либо возобновить дружбу. Да и с кем было ему дружить, когда за спиной не смолкал шепоток недругов, среди которых было немало прежних друзей.

Однако стоит отдать ему должное. Герцог казался равнодушным к затаенным насмешкам и сплетням. Он не прятал глаз, держал спину ровно, а подбородок вздернутым. Но ни высокомерия, ни самодовольства в его позе не читалось, лишь желание держаться с достоинством. Не будь его прежнего непотребного поведения в отношении меня, я бы даже признала за его светлостью внутреннее благородство. Однако я знала, на что способен этот человек, и потому ни жалеть его, и ни просто сочувствовать не собиралась. Впрочем, терпеть его присутствие во дворце теперь было несложно. И глядя на него, я знала, что смотрю на приговоренного, чья жизнь зависит лишь от благоразумия его невесты, да и собственного. Интриговать и вправду было не в его интересах.

Так прошли две недели, пока шло окончание подготовки торжественного вечера в честь оглашения помолвки Селии и Нибо. И за эти две недели их история обросла невероятными подробностями. Во-первых, было ясно, что какими бы ни были прегрешения герцога, но теперь он был прощен. Впрочем, в чем именно обвиняли Ришема, никто толком не знал. История с темной магией, в которой подозреваемыми оказались мы с дядюшкой и герцогиней, а Фьер Гард и вовсе успел посидеть в темнице, закончилась арестом и наказанием младших исполнителей. Ни принцесса, ни герцог так и не замарались, хоть и были главными виновниками. А про то, что его светлость сотворил со мной, знали лишь несколько человек, как и про истинную причину изгнания его из летней резиденции.

И вот тут-то и появляется, во-вторых. По указанию государя по дворцу поползли необходимые ему сплетни. И без того множество предположений, родившихся после ареста герцога еще летом, теперь направленные в нужное русло всё более сходились к одному выводу — романтичному. Дамы тихо вздыхали, рисуя в воображении великую историю запретной любви.

Сказка о том, что Его Величество прогневался на герцога после того, как тот осмелился просить руки принцессы, всё более набирала популярность и обрастала всё новыми и новыми подробностями, и чем дальше, тем романтичней они были. И якобы было перехвачено письмо, где несчастный влюбленный объяснялся в любви в стихах предмету своего обожания. Говорили, что он не указывал имени адресата, дабы не подвергнуть даму сердца опасности, и что сам подписывался именем легендарного барда древности. Бедный Ришем с каждой новой сплетней страдал всё сильней и отчаянней, а его любовь разрасталась настолько, что уже еле умещалась в стенах дворца.

А еще говорили, что и Селия была давно влюблена в его светлость, но в своей чистоте и целомудрии не смела даже показать, что Нибо любим взаимно. Она ведь знала, что дочь и сестру короля никогда не отдадут какому-то властителю маленькой провинции, полностью зависимой от государя Камерата. Несчастные влюбленные страдали в тайне друг от друга, и только графиня Хальт давала им надежду на то, чтобы иметь возможность видеться и говорить друг с другом.

А потом его светлость, обезумевший от любви, бросился в ноги Ее Высочеству, чтобы открыто высказаться о своих чувствах, и будто бы именно в этот момент их и застал государь. Пораженный двусмысленностью ситуации, монарх пришел в крайнюю степень негодования, посчитав первое признание отчаявшегося влюбленного за связь. И даже то, что Ришем со слезами на глазах молил о руке Селии, единственной, кто мог бы составить его счастье, не смягчило сердце повелителя Камерата.

Герцога вывезли под охраной, дабы не вздумал сбежать, из резиденции в его особняк в столице, где он до настоящего дня ожидал решения своей участи. И так мучился, бедняжка, так страдал… А принцесса была посажена братом под домашний арест, где тоже, конечно же, страдала и плакала, печалясь о судьбе возлюбленного и в обиде на недоверие брата.

Однако прошло время, слезы сестры смягчили сердце Его Величества, и он, наконец, решил простить влюбленных и соединить их, несмотря на все свои прежние намерения. Впрочем, кое-кто такое решение связывал со мной. Поговаривали, что это мое возвращение сделало государя добрей. Теперь, будучи счастливым сам, он желал счастья и своей сестре. Вы ведь еще помните предыдущие сплетни о моем положении при монархе? Так что теперь все почти уверились, что моя должность — это лишь прикрытие наших отношений с Его Величеством. Да и графиня Хорнет была изгнана явно не без моего участия, ведь истинная дама сердца государя уже давно была всем известна…

Слушая все эти сказки, я тихо скрежетала зубами, но с готовностью изумлялась и внимала вдохновенному рассказу, если кому-то хотелось поделиться со мной обогатившейся версией сплетни. Разумеется, я говорю о любви герцога и принцессы, обо мне сплетничать не смели.

Меня вообще теперь начали побаиваться и искали моего расположения в разы чаще, чем прежде, и в этом был виноват еще один слух — о моем влиянии на короля. Будто бы он прислушивается к каждому моему слову и делает, что я пожелаю. К примеру, я сказала, чтобы недавнюю фаворитку изгнали, и вот она уже едет в Аритан к мужу. Так что со мной лучше было дружить по всеобщему мнению.

К этому же выводу пришла и ее светлость. Во-первых, она теперь не старалась воткнуть в меня шпильку с дружелюбной улыбкой на устах. Напротив, ее светлость стала неожиданно мила. Она искала со мной встреч и даже прислала приглашение на ее вечер, где с момента моего возвращения во дворец стало гораздо тише и малолюдней.

А еще у меня появилась традиция гулять во время обеда и после окончания службы, чтобы проветриться и передохнуть. Я почти не гуляла в одиночку. И это я говорю не о своей охране. Гвардейца, следовавшего за мной по пятам, исполняя то ли роль стража, то ли соглядатая, я почти перестала замечать. Он всегда был за спиной и не мешался под ногами, но если мне кто-то докучал, то мягко и непреклонно отодвигал настырного собеседника, ну а после король знал всё, что происходило со мной за день, когда я покидала королевское крыло. Впрочем, не об этом речь, а о том, что компанию мне мог составить магистр, если был свободен. Мог и барон Хендис. Мой начальник, несколько раз поглядев на мое свежее с морозца лицо, нашел затею с прогулкой в оставшееся от обеда время занятной, и тоже иногда начал выбираться из своего обожаемого кабинета. А порой присоединялся и сам монарх

Так вот к чему я веду. О моей традиции быстро прознала и герцогиня Аританская. Мы «случайно» встретились с ней на аллейке Малого парка, и ее светлость, не особо утруждая себя мыслью, насколько приятна мне, навязалась и щебетала в ухо, пока я не сбежала обратно в свой кабинет. В общем, моя бывшая покровительница решила снова ею стать, несмотря на то, что уже была совершенно не нужна.

А во-вторых, она сделала еще один шаг к примирению — спустила с поводка Гарда и графиню Энкетт, более не мешая нашему общению. Впрочем, умница герцогиня использовала их для того, чтобы заманить меня к себе, а следом придворных и государя, потому что в то время, когда я оказывалась свободной, мой добрый друг был занят каким-нибудь делом, придуманным ее светлостью. А вечерами он находился подле своей хозяйки, и она, конечно же, была совершенно не против того, чтобы мы поболтали, достаточно лишь перешагнуть порог ее покоев, но вот делать последнего мне безумно не хотелось, и потому наши встречи с Фьером оставались редки.