Террио действительно хотел пустить в ход свой козырь - шестнадцать динамитных шашек и дюжину капсюлей-детонаторов. Он вышел далеко за рамки будильников; бомба была подсоединена к цифровому таймеру, очень похожему на те, что были в фильмах, о которых я вспоминал (один из полицейских сделал снимок после того, как бомба была обезврежена, и он был опубликован в «Нью-Йорк Таймс» на следующий же день). Она должна была сработать в 5 часов вечера в пятницу, когда в магазине было бы больше всего народу. На следующий день, на «Нью-Йорк-Ван» (мы вернулись к маминому любимому каналу), один из саперов предположил, что это обрушило бы всю крышу. Когда его спросили, сколько людей могло бы погибнуть при таком взрыве, он только покачал головой.

В тот четверг, вечером, когда мы ужинали, мама сказала:

– Ты поступил правильно, Джейми. Сделал хорошее дело. Лиз тоже, каковы бы ни были ее причины. Это наводит меня на мысль о том, что однажды сказал Марти.
– Она имела в виду мистера Беркетта, на самом деле профессора Беркетта, все еще Почетного и все еще держащегося.

– И что он сказал?

– Иногда Бог пользуется поломанным инструментом.
– Это была цитата одного из древних английских писателей, о которых он преподавал.

– Он всегда спрашивает меня, чему я учусь в школе, - сказал я, - и всегда качает головой, как будто думает, что я получаю плохое образование.

Мама рассмеялась.

– Это человек, который просто напичкан образованием, и его ум все еще остер и сосредоточен. Помнишь, как мы с ним ужинали на Рождество?

– Конечно, бутерброды с индейкой и клюквенным соусом, крутяк! Плюс горячий шоколад!

– Да, это был хороший вечер. Будет грустно, когда он уйдет. Ешь, есть яблочный крисп[75] на десерт. Барбара сделала. И Джейми?

Я посмотрел на нее.

– Не могли бы мы больше об этом не говорить? Просто... оставить все в прошлом?

Мне показалось, что она говорит не только о Лиз или даже о Террио, но и о том, что я вижу мертвых. Это было то, что наш учитель информатики называл глобальным запросом, и меня вполне устраивало. Даже больше, чем вполне.

– Конечно.

Тогда, сидя в нашем ярко освещенном кухонном уголке и поедая пиццу, я действительно думал, что мы могли бы оставить все в прошлом. Только я ошибался. Я не видел Лиз Даттон еще два года и почти не вспоминал о ней, но в тот же вечер снова увидел Кена Террио.

Как я уже сказал в самом начале, это страшная история.

30

Я уже почти заснул, когда две кошки завыли во все горло, и сон как рукой сняло. Мы жили на пятом этаже, и я, возможно, не услышал бы этого воя, как и грохота мусорного бака, который за ним последовал, если бы мое окно не было приоткрыто, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха. Я встал, чтобы его закрыть, и замер, положив руки на раму. Террио стоял на другой стороне улицы в разливающемся свете уличного фонаря, и я сразу понял, что кошки воют не потому, что дерутся. Они выли, потому что были напуганы. Ребенок в переноске «Папуза» видел его, и кошки тоже. Он нарочно их напугал. Он знал, что я подойду к окну, так же как и то, что Лиз называла меня Чемпионом.

Он ухмылялся своей полуразрушенной головой.

Он меня манил.

Я закрыл окно и подумал о том, чтобы пойти в комнату матери и лечь к ней в кровать, но для этого я был слишком большим, и наверняка возникли бы вопросы. Поэтому я просто задернул штору. Я вернулся в свою кровать и лежал, вглядываясь в темноту. Ничего подобного со мной раньше не случалось. Ни один мертвец никогда не следовал за мной, как чертов бродячий пес.

Ничего страшного, подумал я. Через три - четыре дня он исчезнет, как и все остальные. Самое большее - неделю. И он не может причинить мне боль.

Но могу ли я быть в этом уверен? Лежа в темноте, я понял, что не знаю. Видеть мертвецов не значит знать их.

Наконец я вернулся к окну и выглянул из-за шторы, уверенный, что он все еще там. Может быть, он даже снова меня поманит. Указательный палец указывал... а потом сгибался. Иди сюда. Иди ко мне, Чемпион.

Под фонарем никого не было. Он исчез. Я вернулся в кровать, но еще долго не мог заснуть.

31

Я снова увидел его в пятницу, возле школы. Там было довольно много родителей, ожидающих своих детей - они всегда, по пятницам, заезжают за детьми, вероятно, потому, что собираются куда-то на выходные, - и они не видели Террио, но, должно быть, чувствовали его присутствие, потому что обходили место, где он стоял, стороной. Никто не вез ребенка в коляске, но если бы кто-то и вез, я знал, что ребенок будет смотреть на пустое место на тротуаре и вопить во все горло.

Я вернулся в здание школы и начал разглядывать информационные плакаты, не зная, что делать дальше. Я решил, что должен с ним поговорить, выяснить, чего он хочет, и решил сделать это прямо сейчас, пока вокруг есть люди. Я не думал, что он может причинить мне боль, но в точности этого не знал.

Сначала я зашел в комнату для мальчиков, потому что мне вдруг очень захотелось пописать, но, стоя у писсуара, я не смог выдавить из себя ни капли. Поэтому я вышел, держа рюкзак в руках вместо того, чтобы его надеть. До меня никогда не дотрагивались мертвецы, ни разу, и я не знал, могут ли они это делать, но если Террио попытается до меня дотронуться - или схватить - я намеревался ударить его рюкзаком с книгами.