Наверное, в тот момент я рассказала бы ему, кто я и почему оказалась в Монтрозе, и чем закончилась моя брачная ночь, но он вдруг прижал указательный палец к моим губам, запечатывая все признания.

— Не верю, что вы можете совершить что-то ужасное. Не верю и знать ничего об этом не хочу.

Прикосновение жгло меня, но я не отстранилась, а мужчина не торопился убирать руку. Светильник вдруг зашипел и погас, погрузив кухню в кромешную тьму.

Я вдруг подумала, как легко сейчас отступить назад — это не оскорбит господина Тодеу, и позволит мне соблюсти приличия. Подумала и… не отступила, продолжая стоять, продолжая ощущать прикосновение руки. Потом я подумала, как легко сейчас господину Тодеу продолжить то, что начал Эйбел. В темноте, когда мы только вдвоём… Но тут прикосновение закончилось, и я услышала, как хозяин идёт вдоль стола, потом шарит по столешнице, нащупывая кремень и кресало.

— Со светильниками всегда эта беда, — услышала я голос Десинда. — Раз — и гаснут. Сейчас я снова его подпалю, этого негодника…

Чиркнули кремень и кресало, брызнули искры, и вот уже затеплился огонёк, освещая резкий мужской профиль и спутанную гриву волос.

— Свечи были бы лучше, — сказала я, чтобы хоть что-то сказать. — От них нет запаха, и свет ровнее.

— Наверное, вы правы, — ответил мужчина, зажигая второй светильник.

— Совершенно права. У вас такой красивый дом, а в нем так неуютно воняет рыбьим жиром. Тем более, вы берёте самый дешёвый, а он ещё и коптит немилосердно. Через пару лет у вас на стенах и потолке будет слой сажи на фут. Не говоря уже о том, что мебель придёт в негодность. Замена мебели не способствует… экономии.

Я умышленно сделала акцент на последнем слове, и Десинд прекрасно меня понял. Поднял глаза и усмехнулся:

— Упрекаете меня в скупости?

— Не могу иначе объяснить, почему один из самых богатых людей города живёт хуже какого-нибудь трубочиста.

— Купите свечи в свою комнату и кухню, — сказал он необыкновенно мягко. — Я не подумал, что вы не привыкли к запаху жира.

— Но я не о себе! Лучше поставить свечи в детскую комнату и по второму этажу…

— Это лишнее, — резко перебил он меня.

Куда только девалась мягкость!

— Я уже объяснял вам причину, Элизабет. Хватит об этом.

— Странный вы человек, — произнесла я задумчиво. — Не понимаю, как можно больше заботиться о служанке, а не о собственных детях.

— Не понимаете? — он опять заговорил со мной мягко, но я почувствовала, что это — обманчивая мягкость. — Я вот тоже кое-чего не понимаю…

Лев ступал бесшумно, спрятав когти, но они всё равно никуда не делись, как и острые зубы.

— Возьму ведро, — быстро сказала я, потому что перепугалась в этот момент больше, чем когда столкнулась с Десиндом в коридоре. — Вы правы, надо поскорее убрать…

Но хозяин дома не пожелал прекращать этот разговор.

— У вас манеры знатной дамы, — сказал он, наблюдая, как я бегаю по кухне, наливая воду и доставая тряпки, — а готовите вы как заправская кухарка. Причем, прекрасно разбираетесь в ценах и знаете, какие продукты дешевы. Этому обучают в монастыре?

Я сразу оставила суету. Он что-то подозревал, и я должна была объясниться. Но не про убийство… нет. Миэль, ты размякла настолько, что чуть не выдала свою тайну. Каким бы ни был твой хозяин, держать в доме, при детях, убийцу и королевскую преступницу он не станет. И в этом случае, когда не хочешь открывать правду, лучше не лгать.

— Нет, в монастыре этому не обучали, — сказала я то, что произошло на самом деле. — Мне повезло — у меня было прекрасное детство. Папа состоял на королевской службе, получал хорошее жалование. Мы жили на центральной улице, в огромном доме — почти таком же, как ваш, и меня обучали лучшие учителя, потому что в нашем доме считалось, что образование — это самое богатое приданое. Но потом папа заболел и умер, и всё сразу изменилось. Я была старшая, братья — совсем малыши. Мне и маме пришлось очень быстро учиться, как выживать, когда денег очень мало. Тогда мы и научились готовить вкусно и дёшево, и экономить каждый медячок. Но у нас никогда не было плошек с вонючим жиром. Только свечи. И, как видите, они меня не испортили. Не превратили в развратницу или эгоистку.

«И в убийцу, Миэль, тебя превратили вовсе не они», — добавила я мысленно, но вслух этого, разумеется, не сказала.

Десинд слушал очень внимательно, и когда я замолчала, спросил:

— Значит, последние годы вы жили очень скромно?

Что-то в его тоне мне не понравилось. Не верит? Сомневается?..

— Нет, господин, — чинно ответила я, снова говоря правду, но не всю. — В последние два года я ни в чем не нуждалась.

— Ну да, — соизволил вспомнить он, — вы же жили в монастыре. Там хорошо заботятся… о юных красавицах, попавших в затруднительное положение. Наверное, были счастливы попасть туда из своего бедного дома?

Он меня в чем-то упрекает? В том, что я была счастлива оставить родной, но такой бедный дом, и очутиться при королевском дворе, чтобы есть и пить на серебре и золоте? Да что он знает о королевском золоте и о плате за него?!.

— Мне кажется, или вы краснеете, Элизабет? — голос Десинда и правда напоминал мурлыканье.

Только не домашнего котика, а кое-кого побольше и пострашнее. Если он сказал, что его дом — моё убежище, то зачем расспрашивает? Как будто… как будто хочет убедиться, что я — та самая хитрющая ведьма, которой представляет меня Ванесса, и то самое распущенное существо, каким называет госпожа Бонита.