Мама мечтательно вздохнула.

– Мо-ре, – протянула она, глядя за окно.

У подножия замка вырастала стена, главная башня потянулась вверх и немного вбок.

Мама положила подбородок на ладонь, задумалась о чем-то – с тихой улыбкой. Она выглядела не такой уставшей, как обычно – и даже казалась веселой, помолодевшей, хотя лицо и оставалось прежним: острым, с тяжелыми веками, с морщинками на лбу и между бровей, и у уголков губ.

– В детстве мечтала, что буду жить у моря, – проговорила она задумчиво, не сводя глаз с замка. – Все девчонки мечтали.

– Я не хочу жить у моря.

Она посмотрела удивленно.

– Мне и здесь хорошо.

Она усмехнулась, пригладила волосы, снова надавила на глаза.

Тут же лицо ее изменилось, потемнело, от него повеяло усталостью.

«С закрытыми глазами она совсем старая», – подумал я, холодея.

Но вот она убрала руку – и опять казалась молодой.

Я зачем-то рассказал про жука. Она сперва слушала внимательно, а потом лицо ее сделалось задумчивым, взгляд затуманился.

– Мам?

– Да?

– Ты слушаешь?

Она встряхнула головой.

– Извини. Да, конечно.

Но видно было, что она не слушала. Я вылез из-за стола, сунул кружку в раковину.

– Оставь, я помою, – сказала мама.

Замок за окном таял – теперь он казался вылепленным из снега. Башня покосилась, ворота сложились вдвое, стена провалилась. Его сносило в сторону.

По небу бежала бледная лиловая рябь – тянулась к замку, окутывала его.

Мама зевнула, закрыв рот ладонью, поежилась.

Я отдал честь и промаршировал в столовую, остановился перед окном. Солнце сползало по небу – огромное, уставшее, пылающее – и золотило все, до чего дотягивалось: редкие облачка, шифер на крышах, кроны деревьев, камни на дороге. Мальчик из дома напротив сидел на своем крыльце и читал книгу, болтая ногой.

Я задернул тюль, пошел к себе, повалился на кровать. Стянул со стола книгу и стал читать, держа ее над собой, в вытянутых руках. Руки быстро занемели, пальцы стало покалывать, я повернулся, потерся щекой о подушку и положил книгу перед самым лицом – набок.

Комната озарялась каким-то необыкновенным светом – это отражались от всего за окном золотые лучи, мешались с лиловой рябью, вливались через стекло.

Я ухватился за стол, подтянулся, изогнулся и выглянул – замок отнесло еще дальше, и теперь в нем едва ли угадывалось прежнее величие. Теперь он был похож на огромную золотую гору, изрытую ущельями.

Я сполз на кровать.

Читая, я услышал, как прошумела на кухне вода, застучала посуда. Потом захлопала дверца холодильника, щелкнула плита – и вскоре запахло ужином.

***

Я читал со всем усердием, на которое был способен, но взгляд то и дело запинался, останавливался, прыгал со строки на строку. Я начинал «плавать», думать про Витькиных англичан, вспоминать, как прошлым летом рыбачил с дедом, а по приходу домой обнаружил на ноге раздувшегося клеща, как его выковыривали пинцетом – тем самым! – как мама возила клеща в лабораторию, и там проверяли, не опасный ли он. Потом опять вспомнился Айвенго, рыцарские турниры, я стал представлять, как скачу на лошади, как бьется о седло меч в ножнах, как вырываются из-под копыт комья земли, а вдалеке встает горой замок с башнями и шпилями. Забрало мое опущено, и на замок я смотрю сквозь узкую щербатую щель.

И так мне понравилась представлять себя рыцарем, что я совсем позабыл про книгу – увлекся, даже прикрыл ее, зажав палец между страниц.

Грохочут копыта, скрежещут доспехи, свистит ветер – хлещет через щель по глазам.

«Но! – кричу я. – Вперед!»

Конь вскидывает гриву, хрипит, с его губ слетают на траву капли горячей слюны.

Так бы я и уснул, не слезая с коня, если бы не стукнула входная дверь.

Дед или сестра?

Дед.

Я перевернулся на другой бок, раскрыл книгу, прижал к ковру, нащупал выключатель – и на меня упало пятно ярко-оранжевого света. Я с трудом нашел нужную строку и продолжил чтение.

Я услышал, как дед шаркает в коридоре, как заходит на кухню, здоровается с мамой, как они говорят о чем-то. Потом заскрипела дверь, дед прошагал в ванную, зашумела вода, и я долго слушал, как он умывается – фыркая и сморкаясь.

От Семена дед всегда выходил подвыпившим – а Семен вообще всегда был подвыпившим – и смотрел виновато и робко, будто совершил что-то постыдное.

Он перестал умываться, вышел в столовую и остановился у моей комнаты

– Ты чего лежишь? – спросил он, шмыгая носом.