– Что ты меня мучаешь?.. – простонала она, не убирая рук. – Оставь ты меня в покое…

Я смутился и понял, что перегнул палку.

– Что ты от меня хочешь?.. – продолжала глухо причитать сестра. – Всюду нос свой суешь, жизни мне не даешь… Надоел…

Я нахмурился.

– Ты это… – пробурчал я. – Говори да не заговаривайся… Беседа – это зал, в который…

– Да хватит уже мне твоих фразочек! Попугай!

У меня аж в ушах зашумело от возмущения.

Она отвернулась, со стуком поставила зеркало в центр стола и принялась поправлять прическу. В зеркало я видел, как сверкают ее глаза.

Открылась за тридевять земель кухонная дверь, раздался голос деда:

– Танюша! Подойди, пожалуйста.

Сестра вскочила, ударив спинкой стула о комод, пролетела мимо меня, через зал, столовую – в кухню.

Я рванул следом, прыгнул в свою комнату, скинул тетрадь, запустил руку в карандашницу и выудил из нее ничего не понимающего жука.

– Я тебе покажу – попугай… Я тебе покажу – фразочки… Ну, циркуль… – причитал я, возвращаясь в комнату сестры.

Сумка – в вышитых цветах – стояла у изголовья, расстегнутая.

– Ничего, будет тебе кино…

Я склонился над сумкой, раскрыл ладонь и посмотрел на жука.

– Мужество и бдительность!

Я взял жука двумя пальцами и опустил вглубь сумки.

– О выполнении доложить.

Прикрыл сумку и выскочил из комнаты.

***

В столовой мы с сестрой столкнулись, и она прошла мимо с таким видом, будто я – предмет мебели, вроде кресла.

На кухне было свежо – в открытую форточку тянуло прохладой, как если бы за окном шел дождь. Хотя никакого дождя за окном не было.

Дед сидел перед разобранным замком, положив подбородок на ладонь, и с мечтательным видом, прикрыв глаза, слушал радио.

Читали стихи. На заднем плане тихонько играла скрипка.

– Послушай, – сказал дед, расплываясь в улыбке и жмурясь от удовольствия.

И, не открывая глаз, указал на стул.

Я сел, прислушался.

– Нет, никогда нежней и бестелесней, – диктор сделал паузу и коротко вздохнул, – твой лик, о ночь, не мог меня томить…

– Какая красота, – вздохнул дед.

Он открыл глаза, посмотрел на меня.

– А красота, – и он назидательно поднял палец, – спасет мир.

Я показал на замок.

– Не дается?

Дед сморщился.

– Изнурительная борьба.

Мягко заурчал холодильник. В форточку лился птичий щебет, казалось, что птица сидит у самого окна.

Дед вдруг щелкнул пальцами.

– А давай-ка ты! Свежими глазами.

Он с кряхтеньем выбрался из-за стола.

Я повесил голову.

– Давай-давай. Труд лечит.

Я пересел на его место, взял пинцет, повертел перед носом.

– Зачем тебе? – нетерпеливо буркнул дед, подтягивая мой стул и усаживаясь рядом. – У тебя вон, пальчухи тоненькие.

От него пахло хлебницей.

Я посмотрел на свои пальцы – длинные, тонкие, с нестриженными ногтями.

– Вот, эту штуку сюда, – дед ткнул блестящую скобку, – а эту сюда. И так остальные.

И мы засели. Замок собирался не так уж и сложно – но в итоге оказывалось, что что-то мы делали неправильно. За окном посветлело, ветер совсем стих. Тучи в нескольких местах выцвели, налились белым, а кое-где стали рваться, расползаться, открывать узкие голубые полоски.

По радио запели в два голоса: высокий – резкий – и мягкий – тихий. Дед покрутил ручку, сделал громче.

– Хорошо поют, – причмокнул он, одобрительно качая головой. – Да не сюда это, вот сюда!

И он полез меня поправлять.

Я раскладывал железки внутри замка и поглядывал во двор – по забору шла, покачиваясь, кошка. Добравшись до столбика, она уселась, подумала и спрыгнула к соседям. Один раз зашла на кухню сестра – в облаке маминых духов – достала из холодильника йогурт, взяла ложку и ушла к себе.

– Татьяна-то наша… – протянул задумчиво дед. – Н-да.

Замок отказывался собираться, как положено. Дед начинал раздражаться, сокрушался.

– Ну нет, нет! Это – вот так! А это – вот так!

И он начинал делать все за меня, хватал пинцет, ронял его, злился.

– Одно мучение с этим замком, одно мучение…

Наконец он не выдержал и положил руку на мое плечо.

– Иди, юный друг, рук четыре – а толку нет.

Он встал.

– Иди: наслаждайся молодостью, играй, бегай, кхе-кхе, строй шалаши, а я уж тут сам…