– Кстати, Эвви, откуда в тебе это? – поражается Элла. – Ты же родилась и выросла на сверхгуманной, сочащейся собственным гуманизмом планете Земля, где, наверно, уже лет триста нет, не то что армии, но и даже полиции.

Только все они уже настолько устали, в том числе, и от собственного остроумия, что поначалу так бодрило. И Элла сама поняла, скомкала фразу. Закончила скороговоркой:

– В общем, тебе надо было родиться в веке так где-то двадцатом, максимум, в двадцать первом.

– А кто будет подавлять сопротивление армии, если ее «наиболее надежные части» окажутся не настолько надежными? – внезапная мысль Кауфмана.

– Интере-е-сный вопрос! – Элла, сама того не желая, вернулась к «жизнерадостному тону» и «остротам» сегодняшнего утра.

– Я так понимаю, что этого не было в ваших бессчетных компьютерных вариантах? – спросила Эвви.

Всё, сейчас уже будет двенадцать. В Большом зале все, кто был здесь вчера. За исключением «народа» (не до пустяков) и за вычетом тех, кого Глотик посадил в подземелье. Оппозиционеры маленькой группкой. Их и в самом деле так мало? Или не все пришли? Не всех нашли и привели, точнее. Охрана держит их в полукруге. Охране не ясен нынешний статус «предателей» – гости они или доставленные. Понимает только – статус может легко поменяться. Сами оппозиционеры (Гарри Кауфман и остальные знают в лицо только Тези): кто-то растерян, подавлен, не может заставить себя выйти из прострации – годами готовили себя к такому финалу и вот, оказались не готовы. Кому-то, наоборот, уже не страшно. Тези явно готовится принять с достоинством, что вот только – заключение? смерть? А кому-то интуиция подсказывает, что как-нибудь обойдется – детская такая, инфантильная вера в «свою звезду».

Гарри, Элла и Эвви идут анфиладой комнат в окружении телохранителей. И, как ни странно, эти груды мышц, мечи, щиты, винтовки и копья сейчас успокаивали. Все это было как-то реальнее сейчас, нежели следящий за ними с орбиты Коннор и застывший у своих мониторов на Готере Артем Обнорин. (Земные технологии позволяют им быть богами на этой планете, но Земля позаботилась о том, чтобы боги были мирными, не карающими, не огнедышащими. То есть им не дали почти никакого оружия.)

– Гарри, надеюсь, ты понимаешь, что это твоя вторая попытка будет последней? – шепчет Элла.

– После вчерашних мероприятий, – докладывает дама-гофмаршал (они все теперь в комнате, из которой им выходить в Большой зал), – ваш рейтинг, Господин Президент. Вырос на двадцать два и девяносто три сотых процента.

Под «вчерашними мероприятиями» имелось в виду и «душевное общение с народом» и, в особенности, аресты.

– Но он же и так был сто двадцать! – удивляется Кауфман.

– Мы запросим Академию точных наук, – невозмутимая дама-гофмаршал на самом деле поражена, представить себе не могла, чтобы он спросил об этом, – будем ждать объяснений.

– Власть на то и Власть, – обрывает ее Верховный Жрец, – чтобы быть выше математики.

Подает руку Президенту почти как равный.

– Как спалось, отец наш?

– Ужасно, – Кауфман сказал правду.

– Да-а, тяжело служение великой Державе, – понимающе вздыхает Верховный Жрец. – И народ и слуги твои, даже лучшие из них не всегда, далеко не всегда в силах они оценить тот великий труд, что совершаешь ты на их благо. Так вол, бывает, ест из корыта и принимает как должное, не знает, кого он должен благодарить и за корм в корыте, и за само корыто. Не может знать.

«Кажется, это надо понимать как одобрение Церковью вчерашних репрессий», – шепнула Элла Эвви. – «А то, что он говорит: они, де не знают, не могут знать, кого благодарить, а не «благодарить не хотят» означает заступничество за арестованных и просьбу о снисхождении – они безмозглые, но не предатели».

– О! Я гляжу, жена твоя уже сдружилась с новой твоей дочерью. Отрадно, отрадно. – Верховный жрец подал Элле руку для поцелуя.

– Очень приятно, – Элла пожала ему пальцы.

Ясно, что этот старик опасен. ( У них даже был вариант «отправить его спать» вместе с Президентом и остальными и заменить андроидом, но у них действительно ограничены ресурсы, и не смогли они собрать такого андроида.) Громадного роста, с жестким, цепким, безжалостным взглядом. Казалось, его монументальная седая, действительно львиная шевелюра и громадная, до земли борода мудреца – всё это такой камуфляж, призванный хоть как-то отвлечь от его хищных и умных глаз.

– Я, мать Отечества, с твоего позволения, – говорит он Элле. Сколько-то иронии в этой его «матери отечества», но он, очевидно, уверен, что резиновая кукла иронии не понимает, – пошепчусь тут немного с твоим благоверным, хорошо? А то он вдруг удивил всех нас новой какой-то церемонией, – демонстративно добрая усмешка, – и, боюсь, ему теперь уже будет не до своего покорного слуги. – Берет под локоть Кауфмана, этак уважительно-фамильярно, отводит в сторону.

– Слушай, братец мой милый, – Кауфман понимает, что таким тоном Жрец, видимо, всегда разговаривает с Президентом, когда они одни, – я всё насчет того городишки,– Жрец делает многозначительную паузу. Гарри понятия не имеет, о чем он и начинает нервничать. Коннор, кажется, тоже не в курсе, недоуменно молчит в чипе.

– Понимаю, что прошу достаточно многого, – прерывает свою паузу Жрец, – но это ж не столица всё-таки, согласись. Так, миллион жителей. Ну там еще полмиллиона в пригородах. Отдал бы его Храму, а? И здесь не в налогах и сборах дело, не в недвижимости, – презрительная усмешка, дескать, мелочи какие, но вот же приходится говорить о материальном, – ты представь, как Церковь теперь начнет трудиться над душами этих горожан! До каких высот поднимет она нравственное воспитание! Город подлинной духовности, благостной святости, и кропотливая работа, этакая тонкая, филигранная резьба по душе человеческой, – тут же, как бы перебивая самого себя, останавливая задушевные свои мечтания, – и тебе зачтется там, – судя по благоговейно поднятым к потолку глазам, имеет в виду небеса. – И не после смерти даже. Нет, после смерти тоже, конечно. Я же обещал! Я слово держу, ты меня знаешь. На следующей неделе мы проводим расширенную коллегию жрецов с участием пифий на правах совещательного голоса. И в повестке дня, третьим пунктом у нас вопрос о признании тебя богоравным. – Снова подхватывает Кауфмана под локоток, возвращает семье и телохранителям, – Всё. Не смею больше отвлекать по мелочам отца нации, – Кауфману, – так я зайду завтра с утречка? Вот и славно.