Молодой человек встал на подножку и заглянул внутрь. Две женщины в разорванных одеждах и старик с длиннющей седой бородой, лицо в кровоподтеках.

– Нет, мы не ведьмы, – зачастила одна из женщин.

– Мы поклоняемся Толву, – с расстановкой сказал старик.

Глянув на молодого человека:

– Я так вижу, ты считаешь нашу Веру ложной?

– Не так давно я понял, что любая Вера с какого-то уровня ограничена, – отвечает молодой человек, – при всей своей полноте и истинности.

– И ты считаешь, что можешь постичь глубину, полноту Веры? – усмехнулся старик. Добавил ядовито:

– Той или иной Веры.

– Нет, – пожал плечами молодой человек, – вряд ли. Но я не об этом.

Зашли в таверну. За столом у окна (чтобы видеть свою повозку) уплетает стейк полицейский. Рядом, на стуле его шлем с перьями, к стулу приставлен меч в ножнах и длинный извозчичий кнут. Полицейский был совсем еще юный, но обнаженные руки уже украшали огромные бицепсы, а под кожаным панцирем угадывалась мощная грудь. Краска на лице, в этой провинции она принадлежность формы – красные и черные полосы. Для устрашения и чтобы скрыть человеческие чувства. Возможно, она помогала полицейским скрыть эти чувства и от самих себя. Так вот, несмотря на краску, как-то угадывалось, что он неплохой. Незлобивый, не впустил еще свое ремесло себе в душу, а свободную от службы минуту использует для того, чтобы бежать в тренажерный зал. Хотя, может быть, просто поедание стейка приоткрыло в нем его лучшую сторону – такое подобие добродушия и непосредственности.

Молодой человек и его спутница сели за стол. Справа от них, у стены чиновник: накрахмаленный воротничок, галстук, аккуратная деловая тога. Он уже пообедал и наслаждается бокалом спиртного и одиночеством. За столом, что прямо перед ними ученый в тяжелой мантии и берете, рыжеватая борода с проседью и профессор; сухой, с тонкой жилистой шеей, седая «профессорская» бородка, костюм-тройка, не хватает только пенсне – ведут свой разговор. Говорят негромко. Но зал маленький и столы так близко друг к другу, что слышно всем. У себя за стойкой хозяин таверны протирает бокалы. За его спиной включен телевизор: «Господин Президент» что-то вещает с трибуны, но телевизор без звука. Спутница молодого человека испуганно глянула на экран.

– Что такое? – спросил ее он.

– Нет, ничего, так.

Завидев новых посетителей, хозяин двинулся было к ним, но свернул к чиновнику: «Не нужно ли чего уважаемому господину?» Осведомился у «почтенных алхимиков и магов», не желают ли они, например, бифштекс с капустой, и только потом уже оказался перед столиком молодого человека и его спутницы.

Ее всегда умиляло, как он радуется еде. У него получается так по-детски. Только с ним она полюбила готовить. Ну а сейчас, какой аппетит после полицейского фургончика – только попить, да лепешки. Но он заказал вдруг полный обед на их последние деньги. Поманил хозяина. Тот наклонился. Она поняла, шепчет, чтобы отнес еду арестантам в фургончик. Владелец таверны кивнул, но все же пошел спросить разрешения у полицейского-центуриона. Тот удивился, конечно, но разрешил. Пожал только могучими плечами.

– Человек не может быть, стать собой вне высшего, вне его лежащего начала, – говорит ученый, – только оно дает ему Смысл, приоткрывает Истину, только оттуда прольется Свет.

– Вы говорите, коллега, «даст», «приоткроет», а если все-таки нет? Что тогда – Высшее начало не смогло, не справилось? Человек бездарен, не сумел взять, надорвался? Или же Высшего начала, на самом-то деле нет?

– Господа, вы знаете, я много думал над этим, – обращается к ним молодой человек со своего места, – и если вы мне позволите…

Спутница предостерегающе наступает ему на ногу, имея в виду чиновника и полицейского-центуриона. Ученый глянул недоумевающее, все равно, если б центурион или хозяин таверны вдруг сказали бы, что «много думали». Профессор же бросает негодующие взгляды на хозяина, дескать: «Что еще такое? А я-то думал, что у вас более-менее приличное заведение».

– Хорошо, – говорит ученый, – предположим, – короткая, но выразительная пауза, – как вы считаете, Высшее, вне человека лежащее начало существует объективно (термин, надеюсь, вам понятен) или же «авторство» здесь принадлежит самому человеку?

Чиновник поставил свой бокал на стол и незаметно достал блокнот.

– То, о чем вы сейчас спросили и то, о чем вы сейчас говорили с вашим достойным собеседником, – говорит молодой человек, – у меня, пожалуй, что есть свои варианты ответов.

Ученый деликатно улыбнулся, профессор демонстративно рассмеялся.

– Но это необязательные ответы на неглавные вопросы, – продолжил молодой человек.

– И что же, по-вашему… – наливается желчью профессор.

– Свобода, – говорит молодой философ, – наша свобода от Высшего начала, от Смысла, Истины, Света.

– Но позвольте, – перебивает ученый (не без рисовки), – вон, за окном, две лошадки, они тоже как бы свободны от этого. Можно сказать, совершенно свободны.

– Этой свободы достигает, может достичь человек из глубины любви к Истине, Смыслу, Свету, из тоски по их источнику, из своей жажды, чтобы этот источник был. Из той глубины любви, что не довольствуется существующими истинами о Высшем начале, не удовлетворена данными нам основаниями этих истин. – Молодой философ сбивается с дыхания. – Этой своей свободой, попыткой свободы человек освобождает Истину. Смысл, Свет, недоступные ему, не дающиеся… мне так теперь кажется. От чего? От своей человеческой ограниченности, да и от их собственных «есть» и «нет» – от их бытия и отсутствия? От их неудачи? Да, да, от ограниченности их бытия и сущности. От их окончательности, непробиваемости и правоты. В этой попытке и есть человек.