Я хочу прямо противоположного эффекта. Чтобы фото вовлекали и заставляли волноваться, чтобы они жгли и будоражили, как сама страсть, которая не измеряется оценками «хорошо» или «плохо». И если уж речь идёт о ней, о страсти, то она достойна восхищения ничуть не меньше, чем любые другие, считающие я более благородными чувства — любовь, дружба, уважение или мудрость.

Все это будет. Очень скоро. А на сегодня всё — я опускаю камеру, чувствуя, что не хочу оставлять между нами даже её. От избытка впечатлений за день — от глухой досады, что все идёт не так, до чистого восторга и понимания, что лучше и быть не может, по телу проходит дрожь волнения.

— Ну что, не жалеешь, что мы съездили? — ошибочно думая, что я вздрагиваю от прохлады, которой начинает тянуть от земли, Артур подходит ближе и прижимает меня к себе.

— Нет, — стараюсь глубоко вдохнуть, полной грудью. Летний воздух на закате такой сладкий, как будто в нем разлит нектар. — Все очень здорово. Получилась настоящая перезагрузка. От привычной жизни надо иногда убегать, да, Артур?

— Да, — с улыбкой соглашается он. — Я давно этого не делал, и только сейчас понял, как на самом деле… задолбался.

— Я запомню это, — откидывая голову, смотрю ему в глаза, но взгляд непроизвольно съезжает к губам, к подбородку с едва заметной ямочкой на нем. — Пока я здесь, буду тебя отвлекать, сбивать с толку и не давать работать. Устроим тебе каникулы? Что-то мне подсказывает, что они у тебя последний раз давно были.

— Да еще в школе, — отвечает Артур, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не присвистнуть, в то время как он вдруг спрашивает: — Полин, а сколько ты здесь еще пробудешь?

— Ну… — как же я ненавижу точные цифры, всю эту конкретику и мысли о будущем. — Ещё чуть больше недели.

— Чуть больше — это сколько? Дней десять?

— Восемь… — говорю еле слышно, понимая, как это мало. Как мало для того, во что я с размаху вляпалась — и желание докопаться и узнать, что же на самом деле случилось с Виолой, и съемка с Артуром, и кофейня Дениса, и гости у Никишиных, и… уверена, что и это не все, и я точно что-то забыла. Ах да, главный повод моего приезда — эта глупая справка из жилищной конторы, на которую я уже готова забить. И пусть у тетки будет прямой повод ненавидеть меня и считать, что я хочу испортить ей жизнь, мне все равно. Хочу я на самом деле только одного — чтобы времени хватило только мне и ему.

— Восемь? — повторяет за мной Артур таким же севшим, как и у меня голосом. — Это мало…

— Я знаю… — только и могу сказать я. — Очень мало.

А ведь мы еще не ездили с ним купаться ночью, он не давал мне уроки игры, мы даже не засыпали и не просыпались вместе. Черт! Ну какие могут быть разговоры, какие размышления, кода время уходит, а мы тратим его не на друг друга?

Мы больше не говорим, иначе пришлось озвучить бы то, о чем каждый из нас старается не думать — а что потом, что будет дальше? Лучше не думать об этом, лучше целоваться — нетерпеливо, жадно, до потери чувства времени, которое насмешливо тикает стрелками где-то далеко, не здесь. Не между нами.

Но где-то глубоко оно не отпускает нас — и мы торопимся. Спотыкаясь от суматошных, где-то неловких, но таких искренних объятий, возвращаемся в машину, и не просто трогаемся, а срываемся с места. Никто не думает о допустимой скорости, мы даже не пристегнуты — ремни мешают мне быть ближе к нему, обнимать его, дышать на его кожу, прижиматься губами к щеке, стараясь поймать его запах, оставить его на себе. В машине снова темно, свет от фар выхватывает только пустую дорогу и белую разметку, проносящуюся мимо рваными полосками, отбивающую пульс мира, который уснул. Остались только эта темнота, он и я. И ни опасности, ни страха — ничего.

Негромкий визг шин, с которым мы сворачиваем с развилки переезда, сменяется на поскрипывание и шелест щебня и сухой травы под колёсами. Артур резко тормозит у самого моего дома, и за полсекунды до этого мне кажется, что он готов протаранить входные двери — лишь бы не тратить время, чтобы открыть их.

Это безумие, этого не могло бы быть — но откинувшись на сиденье, я смеюсь. Мне не страшно — мне дико, весело и легко. Даже если бы так случилось, я не сказала бы и слова против.

Я не успеваю выбраться из машины сама — открыв дверцу, он рывком вытаскивает меня из салона — и я снова целую его, слыша, как пищит сзади сигнал блокировки, шаря при этом рукой в сумочке в поисках ключей, которые никогда не попадаются под руку в нужный момент. И как только нахожу, понимаю, что не могу попасть в замок — развернув меня лицом к двери, так что я утыкаюсь в нее лбом, и спиной к себе, он сгребает мои волосы в тугой узел, приподнимает, открывая шею, и прикусывает зубами — но не шутливо, как делал это утром, а с какой-то животной нетерпеливой жадностью. Я чувствую, как сползаю по этой чертовой двери вниз, едва не роняя ключ и снова промахиваясь мимо замка. Лучше бы Артур и вправду ее протаранил, так было бы проще.

Он подхватывает мою руку и сам вставляет ключ в замок, проворачивая несколько раз. Дверь открывается, мы едва не падаем, вваливаясь в коридор, и последнее, что я понимаю — это то, что он ногой захлопывает ее — и дальше нас окутывает темнота, которую слегка рассеивает маслянистый тёплый свет дальнего фонаря, проникающий в большие окна. Если бы мы прошли дальше, ближе к средине — я бы видела Артура, ориентировалась бы в пространстве, у меня остались бы зацепки за реальность. Но сейчас их нет, а, значит, нет и самой реальности. Остались только ощущения, бешеные и острые, раздирающие изнутри.