Во мне все ноет, кричит, стонет от напряжения — нет времени, чтобы раздеваться полностью, нет времени, чтобы добраться до кровати, пусть до нее с десяток шагов. У нас, вообще, почти нет времени.

Спиной я ощущаю шероховатый пол в прихожей, чувствую, как его руки сдёргивают с плеч рукава моего платья так, что мелкие пуговицы отскакивают и прыгают по полу с глухим стуком, слышу, как звенит пряжка его ремня, какой-то шелест, шорох одежды и сброшенного белья, шуршание юбки, которую я помогаю сдвинуть повыше, приподнимая бёдра ему навстречу — и когда он снова вжимает, вдавливает меня в деревянные доски пола одним резким и сильным движением, в мозгу вспыхивает только одно слово — наконец-то.

— Наконец-то! — хрипло шепчу я, и мне хочется то ли смеяться, то ли плакать. Как же офигительно. Наконец-то.

Он что-то сбивчиво говорит мне на ухо, а я в ответ только крепче обнимаю его, притягиваю к себе, подаюсь вперед, чтобы сильнее чувствовать как он двигается — пластично, упруго, без резких рывков и в то же время с силой и ритмом, на который мне легко настроиться, он идёт в такт с ударами моего сердца — в унисон, до секунды. Быстро, быстро, еще быстрее — много времени не надо ни ему, ни мне. Ловлю его лицо в свои ладони, хочу поймать дыхание, чтобы ощутить момент, когда он больше не сможет сдерживаться, и вдруг замираю, остатками сознания понимая, что совсем забыла о том, о чем помню всегда, в любой ситуации — а тут меня так бездумно унесло.

— Артур, — я еле слышу себя, а вот панику чувствую безошибочно. — Подожди, подожди, мы же не… Пока не поздно… Возьми у меня в сумочке, прямо сейчас…

— Тс-с, — его голос снова щекочет мне ухо, рукой он берет мою ладонь и уводит вниз, вкладывая в нее что-то шелестящее, то ли из тонкой фольги, то ли из плотного целлофана. — Все в порядке, все хорошо, — мои привыкшие к темноте глаза различают его улыбку, и я понимаю, что в пальцах у меня — разорванный пакетик от презерватива.

— Я все помню, расслабься. С меня хватило прошлого раза. Можешь не волноваться больше. Я все помню, Полин, — его губы прикасаются к моим успокаивающе и нежно, и только по легкому подрагиванию его тела я чувствую сжатое в тугую пружину, пульсирующее напряжение.

Не знаю почему, но в ответ я только всхлипываю — то ли плачу, то ли смеюсь. Кто бы подумал. Когда еще такое было, чтобы я как девчонка-первокурсница не понимала, защищённый у нас секс или нет, и не заботилась о том, что, вообще, происходит

«Как малолетки, ну в самом же деле» — в который раз, пролетает в голове эта мысль, но надолго не задерживается. Я стараюсь не разреветься прямо сейчас — как только он снова начинает двигаться, мои чувства, качнувшиеся от возбуждения и испуга до пришедшей им на смену нежности, начинают шкалить, звенеть, натягиваться в тонкую струну, которая вот-вот порвётся. Вот-вот… Реветь во время оргазма — что может быть глупее и ванильнее, а, Полина? Да держи ты себя в руках, ты же взрослый человек!

Но я не могу, не могу, не получается — это все как насмешка над моими установками, над моими правилами, над всеми моими убеждениями. И когда в самый лучший, самый яркий момент, он подхватывает меня под спину и приподнимает к себе, вжимаясь так плотно, чтобы между нами не осталось даже миллиметра, и натянутая внутри струна дрожит так сладко, так отчаянно — а после взрывается, словно стекло от слишком высокого звука — дзинь! — и разлетается невидимыми осколками, я плачу. Я ничего не могу поделать с собой, ничего не знаю о себе, ничего не понимаю — только всхлипываю, самозабвенно, от души, как будто первый раз в жизни.

Артур, опускает меня на пол, падает сверху, накрывая собой, и мне не хочется, чтобы он отдалялся, я удерживаю его, чтобы ещё сильнее передать все то, что чувствую — через частое дыхание, через покрасневшую, покрытую мурашками кожу, через вздыбленные волоски на руках и дрожь, проходящую от меня к нему. Такая полная откровенность, разговор не словами, а телом, потому что тело не врет. И я не могу врать сейчас.

— Знаешь… я передумала, — шепчу еще до того, как понять, то хочу сказать.

— Что — передумала? — его голос сейчас такой же, как и мой — глухой, срывающийся. Мне тоже тяжело говорить — хочется немного помолчать, упокоиться, перевести дыхание. Но я не могу, это само рвётся из меня.

— Я передумала. Я не уеду через восемь дней. Я поменяю планы, какие смогу… И останусь здесь. Еще на неделю. Ну… как? Ты не против? — немного пугаюсь я, глядя на его лицо, ошарашенность на котором не скрывает даже полумрак.

А вдруг это лишнее? Вдруг этого не стоило делать? Вдруг все то, что есть между нами — яркое и откровенное — возможно только потому, что это временно? Что это конец нашей связи, дышащий в затылок с самого начала, придаёт краскам силу, а чувствам остроту? И если мы продлим этот момент, то вся магия просто рассеется, пропадёт?

Вместо ответа он громко выдыхает, его пальцы буквально впиваются мне в плечи, и волнение, которое звучит в его голосе — настоящее, неподдельное:

— Серьезно? Полин… ты не шутишь? Ты точно останешься?

Если всё-таки это неправда, и он просто не хочет меня обижать, значит я ровным счетом ничего не понимаю в людях. Если не так выглядит искренность — то как же? Хотя… Сейчас я не могу поручиться, что понимаю даже сама себя, так что… возможно все. Но мне очень хочется верить, что он действительно рад.