От скуки давлю зевок и делаю ещё один глоток из спасительного стаканчика. Смотрю на смарт-циферблат у себя на руке — вот уже почти четыре часа, как я лечу тоску душевную коньяком, и то, что до сих пор сильно не опьянела, можно объяснить только тем, что пью я медленно, по ходу успевая трезветь. Если только Галя в ближайшее время не вздумает затянуть речь на полчаса. Потому что тогда я уничтожу весь свой стратегический запас за одно только время ее выступления.

— Сейчас она закончит — и твоя очередь! — читая мои мысли и противодействуя преступным намерениям, громко шепчет Наташка. — Давай, Полик, будь молодцом. Скажи так, чтобы они тебя запомнили. Не каждый день их люди такого уровня приезжают выпускников поздравлять!

Закрывая лицо рукой, понимаю, что напоминать Наташке о том, что я вовсе не приезжала никого поздравлять, и вообще нахожусь тут против воли, смысла нет. Главное — просто хранить спокойствие, после чего произнести пару дежурных фраз — и дело будет сделано. Долг исполнен, каторга прекращена.

— Нас кстати, еще и на торжество пригласили, после вручения. Все из-за тебя! Всех высоких гостей на банкет приглашают! Так что пойдёшь с нами, там и места для нас приготовили, а? — Наташка игриво толкает меня в плечо. — Выпьем, погуляем, на молодёжь полюбуемся. Пофоткаемся для стенда, да? Тебе ж не жалко? А нам это вот какую пользу принесёт! Ну что, Полинчик, давай? Не подведи нас! — добавляет она, в то время как несчастная Галя, закончив свою несчастную речь, спускается со сцены и идёт по проходу к своему месту во втором ряду.

Глава родительского комитета школы — и то во втором ряду. А мы с Наташкой и Эмель — на первом, ещё и по самому центру. Рядом только родичи директрисы и депутаты. Все самые важные люди города, среди которых и я, как почётный гость, как… пропускной билет.

От осознания этого, а ещё от перспективы попасть на банкет, на который я не хочу идти — но хотела ли я сидеть здесь, среди этих надутых дундуков, ещё и произносить какие-то речи со сцены, — мне становится душно, и внутри начинает закипать злость. Я понимаю, что попалась на тонкий-тонкий крючок, который проглотила незаметно для себя, под милые дружеские разговоры, и теперь меня тащит рука умелого рыбака, а я могу лишь трепыхаться. Все равно — я на крючке, ведь от меня слишком много зависит и мне же несложно.

Может и несложно. За исключением одного очень важного момента — я не хочу этого делать. Вот только понимаю, что меня совсем не слышат, и на желания мои, по сути, плевать. Ну почему бы нет, Полина? Тебе ничего не стоит, а для нас это важно. Какая старая как мир манипуляция. И я на неё повелась, совершенно расслабившись.

Может быть, я слишком тихо говорю? Ничего, могу сказать громче. Так, чтобы все поняли и узнали, что я на самом деле обо думаю.

В этот самый момент, под утихающие аплодисменты, которыми долго и немного нудно провожают главу родительского комитета, снова звучит голос Риммы Альбертовны, который мне, как всегда, очень приятно слышать. Все детские обиды и желание добиться справедливости вспыхивают с новой силой. Вот только тогда я была школьницей, никем и ничем, существом, чей голос можно было заткнуть и унять липовыми обещаниями. Сейчас же, если снова захочется это сделать, придётся дорого заплатить — ценой праздника и своими нервами.

— А сейчас, друзья, специальный гость нашего мероприятия, человек, прославивший наш город на европейском, — завуч снова выделяет этого слово, — уровне! Вот какие кадры куёт наша школа, вот каких высот добиваются наши ученики, благодаря труду, который вкладывают в них наши педагоги. Встречайте — известный фотограф, фотохудожник, фотокорреспондент, призёр международных премий, — читает с бумажки она, успев собрать на меня в гугле небольшое досье, — Полина Александровна Марченко! Ваши аплодисменты, друзья!

Сделав глубокий вдох, по-прежнему держа в руках стаканчик с коктейлем, игнорируя сияющий счастьем взгляд Наташки — на неё я сейчас слишком зла, — и подбадривающий взгляд Эмель, — вот на неё как раз наоборот, не хочу срываться — поднимаюсь с места и иду на сцену.

Памятные деревянные ступеньки, выводящие сбоку на помост — когда-то я взбегала по ним, вручая цветы шефам и старшеклассникам, потом — сама принимая награды за участие в школьных конкурсах и постановках, и в конце — так же, как сегодняшние выпускницы — шла на сцену, чтобы блеснуть напоследок, чтобы все на меня смотрели. Сейчас ступеньки кажутся какими-то слишком узкими, невысокими, по коричневой краске, покрывающей их, пошли трещины, и поскрипывают они точно так же, как и восемнадцать лет назад. Удивительно, что когда-то это поскрипывание вызывало волнение, сердце трепыхалось и замирало, каждый шаг вёл в удивительный мир — на сцену. А сейчас мне, если не все равно, то просто немного досадно. И еще — тесно и душно, как будто я слишком долго находилась в закрытом помещении, где воздух застоялся, время остановилось и все вокруг застыло, словно муха в янтаре.

Выхожу на сцену и окидываю взглядом шеренгу выпускниц в ярких платьях — сейчас они совсем рядом. Некоторые заинтересованно смотрят на меня, некоторые расправляют складки на юбках, некоторые пытаются спасти поплывший макияж.

Подхожу к микрофону, медленно, продолжая рассматривать старшеклассниц, выделяя для себя, как и прежде, Виолу. Ей, вообще, кажется, чихать на все хотелось — сидит себе, улыбается, правда, немного в себя, странной улыбкой Мона Лизы. Поправляет ленту и корону, прикасаясь к ней руками, и все время странно ее ощупывает, будто не верит в происходящее.

Мой взгляд она не ловит совершенно, он ее не отвлекает, не цепляет и не беспокоит — хотя обычно я привыкла, что люди оборачиваются — я слишком откровенно провоцирую их на общение. Что ж… Либо это крайняя степень самовлюблённости, либо с девочкой и в правду что-то не так.

Но… на меня смотрят сотни глаз из актового зала, да и мне не терпится выговориться. Слишком долго я молчала, делая хорошую мину при плохой игре. Вернусь к этим проблемам завтра. Думаю, за ночь не случится ничего непоправимого. Даже если моя незнакомка — это Виола, до утра она будет окружена вниманием, восторгами, подарками и шампанским. У неё, конечно же, много друзей, они не дадут ей остаться наедине с собой. Даже если внутри неё скрывается то, что изводит и медленно убивает — оно может быть страшно только в одиночестве, которое ей сегодня точно не грозит.