— Когда-нибудь я вернусь, — словно в горячке бормотала я свою хрупкую клятву, пробираясь неприметными улицами к единственному месту, о котором только и могла помнить в момент опасности — лачуга Синильи «за чертой».

Впрочем, о возвращении думать было ещё рано. Прежде следовало, как минимум, выжить. Мои знания о настоящей жизни, определялись, как весьма поверхностные. Привыкшая к достатку, я не понимала ещё насколько трудно жить без привычных, похожих на тени слуг, наперегонки спешащих удовлетворить любой каприз юной хозяйки. Конечно, я зря надеялась укрыться от преследователей в таком очевидном месте. Конрад легко мог вычислить моё убежище. Этот бездушный урод был на редкость умён. Впрочем, руководить Советом мудрецов, удерживать весь мир у себя в кулаке, он вряд ли смог бы, не будучи гением. Да и обыкновенные, так называемые, плановые облавы «за чертой» проводились регулярно, с целью обезопасить город от проникновения в него нежелательных личностей, обычно с удовольствием плюющих на устроенный правящей верхушкой закон. Второй немаловажной причиной для отлавливания обиженных судьбой людей была необходимость снабжения господ учёных свежим материалом для их бесчеловечных опытов и экспериментов. Официально считалось, что бродяги и прочие неимущие, неспособные за себя постоять, а также криминальные личности не жильцы на этом свете. А так как всё равно их ждут болезни, голод или палач, то они хотя бы умереть могут достойно во благо науки, с пользой для общества. В общем, если рассуждать здраво, наслаждаться свободой мне светило недолго. Только рассуждать в тот момент я точно уже не могла. Сил хватило лишь на то, чтобы добраться до домика няньки и влезть в окошко, дверь-то была заколочена. Нужно сказать, что пустующее жильё «за чертой» — большая редкость. Бездомных в столице, как и в прочих городах, хватало. Но мне повезло. Полуразрушенная постройка странным образом не привлекла никого из жаждущих обрести хоть какую-то крышу над головой. Мне даже показалось, что домик оставлен специально для такого вот случая, и он ждал именно меня. Конечно, это ощущение было лишь последствием пережитого стресса. В тот момент моё сознание держалось буквально на волоске. Как только я рухнула на запылённый пол лачуги, этот волосок тут же оборвался. С этого момента я помню всё урывками. Меня свалила горячка. Видимо, неподготовленный организм не выдержал подобных нагрузок, к тому же, ожоги оказались серьёзнее, чем показалось вначале.

Между жизнью и смертью я трепыхалась около двух недель. Всё это время меня не оставляли тени. Призраки умерших и живых стояли у изголовья, то взывая ко мне, то проклиная за что-то. Всё перепуталось, как обычно бывает в кошмарах. Обгорелые тени родителей требовали моего подчинения, Синилья упрямо твердила о дороге, светловолосый убийца с кошачьими глазами протягивал руки, словно пытаясь схватить и унести в иной мир. И над всем этим безумием витал зловещий смех Конрада, что было странно, так как мне всегда казалось — смеяться он не умел. Иногда реальность возвращалась ко мне. Тогда я видела старика со свечой в руках, пила горькое питьё и ощущала в себе подаренное предками упрямство, которое помогало бороться с болью и слабостью. Жизнь моя тогда не оборвалась, видимо, её чаша ещё не была выпита до дна. Меня спас старый знахарь. Когда окончательно очнулась и поняла, что произошло, даже подумала:

— Может быть, он поджидал меня здесь, зная о том, что я всё-таки приду однажды?

Мой лекарь был слишком молчалив. Я даже не запомнила его имени. Впрочем, всегда звала его просто Старик. Он и выглядел древним, словно почерневшее, скрюченное дерево. Только глаза ещё жили на этом сморщенном от старости лице. Хотя и они потеряли свой цвет, словно поседели, как и его длинные редкие волосы, заплетённые в тонкую косицу. Ходил он, опираясь на палку, с трудом перетаскивая своё дряблое тело с места на место, и вечно зябко кутался в старый вишнёвый халат, расшитый выцветшими звёздами. На все мои вопросы Старик отвечал задумчивым взглядом. И лишь однажды сказал:

— Потерпи, дитя, перерождение всегда происходит в муках.

Что это означало, я не понимала, но объяснений так и не дождалась. А потом он исчез. Просто ушёл и больше не вернулся. С тех пор мне пришлось учиться выживать самой. Выручила местная шпана. Оборвыш, явившийся когда-то ко мне с посланием от Синильи, как-то заглянул в лачугу ещё при знахаре. Иногда к Старику обращались за помощью. Болели «за чертой» чаще, чем в самом городе, но денег на лекарей ни у кого не было. Знахарю платили едой, что и спасало от голодной смерти. Явившись за травяным настоем от боли в животе, парнишка узнал меня.

— Твоя нянька говорила, что ты будешь здесь когда-нибудь жить, — довольно заулыбался он, будто радуясь свершившемуся пророчеству. — Она просила тебе помочь, воще-то.

В моём положении от помощи отказываться было глупо. Хотя я не понимала, чем мне сможет помочь бездомный бродяга-подросток. Мальчишку звали Тик, и таких, как он, в округе обнаружилось немало.

— Моя банда! — гордо представил сорванец толпу чумазых ребят, после того, как меня оставил знахарь.

Все они были разными, как внешне, так и по возрастам. Трудно было определить, кто из них девчонка, кто парнишка. Роднило их только одно — вороватый, голодный взгляд. Тик был, пожалуй, самым рослым из всех. Всегда чумазый, улыбчивый, кудрявый и, как позже выяснилось, жестокий. Он был способен убить без малейших угрызений совести, если знал, что может одолеть свою жертву и не поплатится за это. Впрочем, это была крайняя мера. Обычно ребята выживали за счёт воровства. На мою робкую попытку возразить: дескать, так нельзя, это плохо. Прозвучал удивлённый смех и короткое объяснение:

— Жрать охота, и жить тоже. Дура ты, Верна, потому что не голодала никогда. Погоди, ещё научишься жизнь понимать.

Понимать жизнь я научилась довольно скоро. Ребята благодушно приняли меня в компанию, и с видом превосходства стали обучать премудростям воровской жизни. Хотя прежде заставили переодеться в какие-то лохмотья, а Тик отрезал мне волосы ржавыми ножницами. Объяснил моё преображение просто:

— А неча выделяться.

Теперь я могла запросто затеряться среди толпы обездоленных бродяг. Ожоги мои зажили, но отметины на лице и руках остались, напоминая редкие, но крупные веснушки. За месяц приличная барышня из семьи знатных учёных исчезла, превратившись в чумазую воровку. А вскоре я лишилась и жилья. Стражи нагрянули внезапно. Тик едва успел утащить меня из дому через окошко. Его ребятки всегда узнавали про облаву первыми и старались предупредить кого только можно. Сидя в кустах, я видела, как стражи поджигают приютивший меня домишко. С тех пор ночевать под заборами, на деревьях, ступеньках моста стало для меня привычным. Порой, даже не верилось, что когда-то я спала исключительно на перине, не допуская и мысли о другом способе ночлега. Полгода мне удавалось избегать нежелательных встреч с ищейками. За это время воровство стало привычным занятием, хотя нельзя сказать, что я особенно преуспела в этом, так называемом, «ремесле». Тик покровительствовал мне, помня о поручении старухи, которую почему-то очень уважал. Но кормить меня всё время, считал зазорным.

— Экая ты криворукая, Верна! Вот прирежут меня или вздёрнут, как тогда жить станешь?

Всё же попрошайничать я отказалась на отрез:

— Лучше сдохнуть, — проворчала хмуро, не в силах смирить свою гордость.

Зато обманывать простаков у меня получалось лучше, чем у всех. Мои темнеющие порой глаза, не только от гнева, но ещё и от голода, для неграмотного простонародья были достаточным свидетельством того, что я самая настоящая ведьма и есть. Почему-то в мои придуманные предсказания верили безоговорочно и платили медью. Не знаю, сколько бы я влачила ещё такую жалкую жизнь, если бы мне не повстречался Лордин.