На вид нашему опытному водителю было лет сорок. Лицо его имело небольшую растительность темно-синего оттенка, глаза фосфоресцировали светло-зелеными искорками, а рот почти всегда был готов поддаться гомерическому смеху. Без сомнений, все мои соплеменники принимали Дэву-сан за гайкокудзина, что значит «чужак, человек извне», но, похоже, моряка это ничуть не смущало, а совсем напротив: забавляла, о чем свидетельствовала одна, не особо подходящая к нынешнему теплому сезону, деталь его туалета, выделяющаяся от всего остального наряда: кепка-хулиганка, примостившаяся на его короткостриженой голове. Белейшие кэйкоги, хорошо сидевшие на нем, тоже не совсем стандартный повсеместный наряд в нашем граде. Он предназначен для занятий спортом, тогда как обычное кимоно (длинный халат с широкими рукавами и оби (пояс)) применяется в качестве нашего традиционного облачения. Ноги гайкокудзина были обуты в кожаные дзори.

Рассматривая его в очередной раз, я неожиданно для себя отметил, что этот человек совсем не потеет. Кожа на его лице всегда оставалась идеально чистой, не считая небольшого вертикального шрама, который начинался аккурат по середине над левым глазом и продолжался под ним длиной в сун. На руле не оставалось ни малейших следов от его ладоней, на которых, как известно, больше всего потовых желез, а ведь было очень жарко, даже душновато.

Черты его лица, наконец, приняли раздражительные нотки, чего не могло не произойти, не смотря на его железную непоколебимость, однако, сейчас же к ним присоединилась легкая печаль. Причиной сей метаморфозы, не сомневаюсь, стал его угрюмый и раздражительный пассажир. Глава нашего семейства, всегда действующий не только на меня, но и на всех окружающий негативным образом – тучный мужчина лет тридцати пяти, с красным лицом, насупленными бровями и бешенными глазами, метавшими молнии в сторону своей цумы, то есть, второй половины. На шее его вздулись желваки, готовые вот-вот лопнуть от напряжения. Его цума, моя мама – красивая представительница лучшей половины человечества, со светлыми длинными волосами, выразительными карими глазами, в данный момент выражавшими ненависть к своему сюдзину (мужу) и стройной фигурой, выглядела чрезмерно раздосадованной. Стараясь выдавить из себя хоть немного улыбки, она, тем самым, хотела успокоить нас с братом, однако, у нее это выходило не особо плодотворно. Просторный салон автомобиля, можно сказать, представлял собой вакуум, наполненный взрывоопасными веществами, готовыми вот-вот взорваться.

Неожиданно из приемника донесся бархатный тембр голоса легенды, моего любимого певца Фрэнка Синатры. Я тотчас же навострил уши, бросив взгляд на Дэву-сан, надеясь, что тот прибавит громкости. Лицо шофера немного просветлело. На нем появилась тень полуулыбки. Он добавил громкости преемнику, глядя, как на моем лице появляются светлые тона, разгоняя тучи. Его спокойный взгляд, непринужденная улыбка, да веселый ритм композиции «I won’t dance», малость успокоили меня, и я всячески стал пытаться передать своей энергии Кеиджи, сидящему рядышком со мной у окна автомобиля. Кажется, мне немного удалось отвлечь его от нагнетательной обстановки. Мы стали вдвоем подпевать голосу из преемника. Мать впервые с момента отъезда по-настоящему улыбалась. Водитель присоединился к нам, и мы уже втроем громко повторяли незатейливые слова: «I won’t dance, don’t ask me, I won’t dance, madame with you. My heart won’t let my feet do things that they should do…». Хоть мы и пели, что не станем танцевать, на самом деле всем нам хотелось пуститься в пляс, о чем свидетельствовали движения наших тел в такт бесподобной музыке. Даже мать подергивала украдкой плечами. Единственный, кто не позволял себе поддаться маленькому веселью, враз охватившему всех нас, естественно был никто иной, как хмурый чичи. Громко фыркнув несколько раз, и, убедившись, что никто не желает поддаваться его неблагоприятному влиянию, он демонстративно отвернулся от всех нас в противоположную сторону, принявшись изучать какие-то бумаги, которые с кряхтением достал из своей поклажи.

– Такеши, опусти окно и высунь голову наружу. Дай встречному ветру пройтись по тебе, дружище, – стараясь перекричать радио и нас, говорил Дэву-сан, повернувшись ко мне с дружественной улыбкой, когда мы ехали по мосту Айоуджима, – тебе непременно понравится, поверь мне.

Пару минут назад я заметил, что начался дождь, поэтому в нерешительности посмотрел на мать. Она приятно улыбнулась мне в знак разрешения, чем я не преминул воспользоваться. Конечно, мне слишком хорошо была известна реакция отца, тем не менее, мне ужасно хотелось ощутить на лице не только приятное прикосновение ветра, но и капли освежающего дождя. Я опустил окно и высунулся, вмиг почувствовав на себе сильнейший порыв ветра вперемешку с дождем. Впрочем, практически все получили свою порцию влаги. Это и стало последней каплей, переполнившей чашу терпения главы семьи.

– Такеши, сейчас же закрой чертово окно! – рявкнул он на меня так сердито, что мои руки молниеносно исполнили его приказание. – И прекратить балаган! – эти слова уже относились всей, ненавистной ему, компании во главе с водителем. Мы не в цирке, в конце то концов, – подытожил он, гордо выпячивая подбородок. Весь его кипящий, но гордый вид несомненно намекал на ликование в душе, связанное с тем, что ему в итоге удалось одержать над всеми нами победу, снова вернув удушающую атмосферу.

– С годами мы играем все в те же игры, что и в детстве, господин Хикару. Меняется лишь уровень их сложности, – не глядя на своего оппонента, спокойным, но, в то же время, изменившимся до неузнаваемости голосом, молвил Дэву-сан.

– Да неужели? – саркастически парировал чичи.

– Могу вас в этом уверить, – продолжал, все с тем же пугающе новым голосом, шофер, – можете не сомневаться.

Отец от возмущения передернулся. В таком тоне с ним никто не позволял себе так разговаривать. Он резко посмотрел на свою цуму с целью распознать ее реакцию на дерзость со стороны гайкокудзина. Она демонстративно отвернулась к окну. Оставшись раздосадованным, он обвел глазами нас с братом и вперился в шофера. Ни я, ни Кеиджи не смели поднять головы, боясь попасть под раздачу. С одной стороны, я, как сын своего отца должен быть на его стороне, но врожденное чувство справедливости не позволяло мне идти против совести.

– Взять хотя бы ваших родителей, – флегматично продолжал новоявленный враг моего чичи. – Давая вам имя после вашего рождения, они просто играли в орлянку, чтобы выбрать из двух. Ваша матушка хотела назвать вас Хадзиме, а ваш отец – то, что вы сейчас носите. Несомненно, более проницательной оказалась женщина, распознав в вашем характере начальственные черты. Хадзиме – значит начальник либо надзиратель. Думаю, вам и так это известно. Впрочем, судьбе, этой даме себе на уме, была угодна, по одной ей понятной причине, победа мужчины. Я вам так скажу: даже у самого известного падшего ангела света по больше будет, чем в вас. – Отец после этих слов хотел было возразить, но его «враг» ему не дал. – Вам, наверняка, кто-то объяснил в свое время значение имени Хикару: светлый или сияющий. Если вы и сияете, то тьмой, которую норовите во что бы то ни стало распространить вокруг себя.

– Да как вы смеете? – пунцовый от возмущения, чеканя каждое слово, выпалил отец, привстав с места. – Кем вы себя считаете? Небось, возомнили себя Цуру? – Наш водитель никак не реагировал, сосредоточившись на дороге. А глаза чичи все больше воспламенялись огнем. – Так нагло лукавить, да еще с правдоподобными деталями, будто был свидетелем при всех событиях, – не унимался он. – Возмутительно! Большей наглости я в жизни не встречал! – с этими словами он сел, видимо довольный, что со стороны водителя не поступают никаких возражений.