– Молодец, Мишка! Настоящий защитник маленьких и слабых.

И моя мама тоже подбежала, бледная – ну, просто белая, прижала меня к себе одной рукой, а другой стала гладить Катю. И мы пошли домой.

Потом Васька всем говорил, что он вовсе не науськивал Ирму на меня и Катю, а просто не смог её удержать. Но взрослые ему сказали, что, если такое ещё хоть раз случится, его поставят на учёт в полиции как малолетнего преступника. Васька испугался, и Ирма стала ему не нужна.

Васька после этого стал мне пакостить в школе. Всё время норовил меня толкнуть или дёрнуть, подходил и орал, когда я с кем-нибудь говорила, – я терпела. Один раз какую-то грязную, драную перчатку сунул мне в карман куртки, дождался в раздевалке, пока я её достану, и стал громко хохотать, чтобы все смотрели. В другой раз в замок на рюкзаке воткнул спичку, я его открыть не могла. Острую кнопку положил на сиденье, Верка плюхнулась на моё место не глядя и заорала, как резаная. Как-то даже полкирпича положил в рюкзак. Я нашла и не стала его вытаскивать, а проходила мимо Васьки и «случайно» уронила рюкзак ему на ногу. Он взвыл, а я говорю:

– Ой, прости, я совсем ослабела, даже рюкзак удержать не могу.

Больше Васька в мой рюкзак не лазил.

А недавно я оставила свою новую ручку на столе, так он на переменке вместо неё подложил мне такую же старую, которая уже не пишет. А у нас диктант. И захохотал, как дурак, когда я попыталась ею писать. Я тогда прямо на уроке встала, ткнула ему его ручку в разинутый рот – он его сразу захлопнул – и дала в ухо. Васька вскочил, и чуть не случилась драка. Но Зоя Викторовна, наша классная, велела мне выйти, а я спросила – как же диктант. А она сказала, что диктант я писать не буду и она мне поставит двойку. А я сказала, что это нечестно, потому что я не сбежала с урока, а она сама меня выгоняет. Пусть выгоняет после диктанта, я только обрадуюсь. Тогда она разозлилась и велела на следующий день привести родителей.

Когда я это дома рассказывала, папа очень смеялся, а мама осуждающе на него глядела и говорила:

– Не смешно! Девочка не должна затевать драку!

А папа хлопнул меня по попе и сказал:

– Ничего, малышка, прорвёмся. Ну, иди, делай уроки.

И, наверное, прорвался, потому что Зоя Викторовна про этот случай больше не вспоминала. Диктант я написала через день после уроков. А Васька перестал мне пакостить, потому что стал бояться и только смотрел на меня злобными глазами.

Через пару дней я встретила во дворе Сеньку. Он был с Ирмой и с толстым рюкзаком. Я спросила, куда это он собрался и почему с Ирмой – ведь он отдал её Ваське.

Оказалось, что Васька вернул ему собаку. Заявил, что она отказывается выполнять его приказы и потому больше ему не нужна. А Сенькина бабка устраивает скандалы и требует выгнать Ирму сейчас же. Поэтому Сенька вынужден уйти из дома и прожить с Ирмой где-нибудь три дня, пока отец не вернётся из командировки. Он у него военный и часто уезжает на какие-то «объекты». А защитить Ирму может только отец. Сенька оставил матери записку, чтобы она его не искала и что домой он не вернётся, пока не приедет отец. А Ваське он эту его подлость припомнит: сам просил-просил отдать ему Ирму, Сенька поверил ему, а он повёл себя как последний гад. И что теперь ему, Сеньке, делать?!

Дело оказалось очень серьёзным.

Попросить моих маму и папу приютить Сеньку с собакой? Без Ирмы они, может быть, и взяли бы его на три дня, и то обязательно сообщили бы его матери, и что бы тут началось!.. Сеньку вернули бы домой с полицией или даже отдали в детский дом – я где-то слышала, что есть социальная служба, которая делает такие подлости, не спрашивая у детей, хотят они этого или нет. А Ирму отвели бы в собачий приют, а там собак держат в тесных клетках и плохо кормят.

Я спросила, нельзя ли Сеньке уехать на дачу: там должна быть печка и есть на чём спать. Сенька сказал, что думал об этом, но денег в доме он не нашёл – не у бабки же просить, – да и полиция в электричке поймает. На вокзале ночевать тоже нельзя: во-первых, собака, во-вторых, опять же полиция. А в парке ночью холодно, а днём народу много: кто-нибудь из знакомых обязательно встретится и сообщит матери. Лучше он три ночи переночует в каком-нибудь подъезде на верхней площадке перед дверью на чердак: туда обычно никто не ходит и там тепло. Еду Ирме он из дома захватил и себе тоже взял, а если ему не хватит, то он перетерпит, он же мужчина. Ирму он будет выводить гулять по ночам, когда все спят.

Я сказала Сеньке, что очень уважаю его за такое решение, и ещё сказала, что ему необходима связь с внешним миром. Пусть он запишет номер моего мобильника – если случится что-то непредвиденное, я приду на помощь. Свой-то мобильник, надеюсь, он взял? Сенька сказал, что взял и что я настоящий друг, а друзья познаются в беде.

Я провела его в наш подъезд и сказала код, чтобы он мог ночью гулять с Ирмой и возвращаться обратно. Потом вынесла две котлеты и сколько смогла разных тряпок и газет – подстелить, чтобы спать на них. А спать Сенька собрался бок о бок с Ирмой, чтобы греть друг друга своим теплом, как северные путешественники, которые спят в снежных ямах вместе со своими ездовыми собаками.

Утром перед школой я забежала к Сеньке на верхнюю площадку, а его уже нет. И газет и тряпок тоже! Наверное, его кто-то спугнул. Или он ушёл пораньше, чтобы никого не встретить во дворе. Я позвонила ему на мобильник и услышала, что абонент не отвечает, – наверное, мобильник испортился или разрядился, а зарядить негде. Что делать? Домой Сенька не вернётся – он такой! На вокзал, в магазин, в музей его с собакой не пустят. А если его подберёт кто-нибудь, кто охотится на одиноких детей? Не, не посмеет, испугается Ирмы.