Эти мысли часто посещали Карла Фитцроя, которому больно было смотреть на растущие поколение, годное только для того, чтобы драить полы в каком-нибудь захудалом кафе или рыть траншею для прокладки нового телефонного кабеля. А может это он все преувеличивает и просто судит с позиции своего возраста, а его учителя точно также думали и о нем?

Первая лекция начиналась ровно в девять часов, и Людвиг любезно предложил подбросить его до университетского корпуса на своей машине марки «Вандерер» с откидным верхом. Профессор на это также любезно согласился.

На кафедре он столкнулся с заведующим, профессором Александром Кофманом. Это был крупный, сорокатрехлетний мужчина, который всегда надменно общался со своими подчиненными, несмотря на их возраст и заслуги. Вот и сейчас он так крепко сжал руку Карла Фитцроя, что у того захрустели кости. Грубое лицо, по форме напоминающее квадрат, чуть расширялось к низу. Серые глаза всегда сновали туда-сюда, ища какой-то подвох или любое посторонние движение. Его грозный вид удачно дополняла редкая черная борода и темные, коротко стриженые волосы с залысинами по обе стороны массивного черепа.

– Профессор Фитцрой! – хрипло воскликнул он своим баритоном. – Наконец-то на вас наткнулся! Вы уже в курсе расписания сессии?

– Да, ваш ассистент уже меня проинформировал. – Отозвался Фитцрой и почувствовал, что поскорее хочет избавиться от этого человека.

– Отлично, отлично! На недели перед сессией у нас будет заседание кафедры, желательно, чтобы вы присутствовали.

«О, Боже мой, ну зачем оно мне нужно? Я и так работаю всего два дня в неделю, мне главное знать расписание лекций и экзаменов», – подумал профессор, а вслух сказал:

– Постараюсь быть, но тут у меня появились пациенты, поэтому могу по понятным причинам и не прийти.

– Что, не уж то в вашу богадельню наконец-то пожаловала свежая кровь? – Кофман не скрывал саркастической усмешки. – Когда там двинул кони ваш последний постоялец, как его там звали?

– Эйб Кёнинг, – напомнил с грустью профессор, – скончался от обширного инфаркта, а ведь мы только начали делать с ним успехи к его выздоровлению!

– И что же с ним такое приключилось, если это конечно не врачебная тайна?

– Тайны здесь никакой нет, но я бы не обсуждал с вами личное дело пациента, если бы он был жив, а так вполне могу поведать, что с ним произошло. Если быть кратким, судно, на котором он с семьей следовал из Бликвудских островов в город Эльм, потерпело крушение во время сильного шторма. Волею судьбы, он стал единственным выжившим, сумев взобраться на кусок палубы и выловить несколько ящиков с едой и бочку с питьевой водой. Он провел в открытом море почти десять дней, пока его не обнаружила поисковая команда, направившаяся по следу пропавшего корабля. Когда его подняли на борт, у него были ярко выпученные глаза, он все лепетал про каких-то морских дьяволов и призраков, что загубили корабль и хотели добраться до него самого, но маленькая фея дала ему волшебный оберег, который защищал его от злых духов. Этим оберегом оказался маленький огарок свечи, который он сжимал в правом кулаке, а все попытки отобрать его заканчивались небывалой агрессией со стороны Эйба, который считал спасшую его команду прислужниками темных сил. В общем, никто не хотел с ним возиться, а так как его жена, двое детей, мать и отец ушли на дно вместе с кораблем, родственников у него не осталось, и вскоре его поместили в «Две башни». Мне пришлось немало повозиться, чтобы вывести его из состояния глубокой депрессии и почти полного безумства. Чего только стоило отобрать этот проклятый огарок свечи! Но, видно судьбе было угодно, чтобы вся моя работа пошла прахом и он скоропостижно скончался.

– Вот это история! Можно целую книгу написать, как думаете?

– Вполне возможно, но самое интересное было другое.

– И что же?

– Что-то напугало его перед смертью, да так, что он разбил плафон с лампой и зажал ее в правой руке. Самое странное, что горячий патрон оставил след от ожога, но он не выпустил его из руки, и вот в чем загвоздка: что же он видел такого, из-за чего готов был терпеть жгучую боль?

– Черт знает этих психов, профессор. Если они теряют свои шарики, то собрать и положить их на место больше невозможно, хоть ты старайся еще тысячу лет! Проще закрыть их от людей подальше, где они никому не будут мешать!

Карл Фитцрой ничего на это не ответил и обнаружил, что уже опаздывает на пару, но тут Кофман вспомнил, зачем собственно остановил профессора:

– Я вот что хотел вам сказать: как там продвигается работа над диссертацией вашего аспиранта? Его, кажется, зовут Август?

– Да, правильно. Не переживайте, работа идет полным ходом, мы скоро закончим последний раздел, останется лишь сделать выводы и оформить список литературы.

– Рад слышать, но за две недели до защиты, которая к слову, должна состояться в первых числах июля, конечный вариант должен быть у меня на столе, чтобы я мог сделать свои замечания, если таковые появятся и подписать титульные листы. Надеюсь, что к намеченному сроку все будет готово.

– Не переживайте, все будет сделано во время и как надо.

Кофман одобрительно кивнул, после чего удалился к себе в кабинет, а профессор отправился на лекцию, куда уже сильно опаздывал.

2

Лекции проходили мучительно долго. Пыльные и грязные аудитории, где длинные зеленые парты, на которых оставили свои наскальные рисунки не одна сотня человек, были воплощение гнетущего разрушения. Старые окна в черных рамах давно требовали помывки и капитальной покраски, дыры в полу просили себе новые плиты и смену покрытия, а по облупившейся краске на стене можно было составлять карту нового мира. Профессору пришлось восседать на весьма потрепанном стуле в деревянной оправе, которая когда-то была золотистого цвета. Избитый временем стол опасно покачивался со стороны в сторону и грозил развалиться на кусочки, если бы на него положили что-нибудь посерьезней листов бумаги, папок и письменных принадлежностей.