Я поплакала, но расспросы не прекратила: пыталась узнать у старших воспитанниц, учится ли кто-нибудь из девочек в школе. Они не могли сказать точно. Знали только, что сейчас в их группе таких нет. Но было ли это в другие годы, они не знали.

И только когда в приюте начала работать тётушка Марта, наша бывшая соседка, она мне объяснила, почему наши девочки не могут попасть в школу. Туда принимают только тех, кто прошёл испытание: надо прочитать несколько строчек, написать своё имя и возраст, нарисовать картинку. Детей, которые живут дома, с родителями, заранее готовят к этому: учат читать хотя бы немножко, писать несколько слов и рисовать самые простые картинки. Поэтому они легко проходят предшкольное испытание. А в приюте никто не занимается с детьми, поэтому они не умеют всего этого делать.

Но тётушка Марта слышала от знакомых, что бывает и по-другому. Если девочка уже ходила в школу до того, как родители умерли, то и в приюте она продолжает учиться. А значит, это не запрещено, наставница меня обманула.

Сначала я никому ничего не говорила, но целыми днями обдумывала разные способы перехитрить правила. Мне очень хотелось попасть в школу. Моя мама так надеялась, что я буду учиться! Однажды я решилась попросить тётушку Марту мне помочь. Она не верила, что я справлюсь, но согласилась. По вечерам, когда все засыпали, я шла к ней в каморку у входной двери, и она учила меня читать и рисовать. Если в вестибюль выходила дежурная наставница, Марта прятала меня под кушеткой, и я немало времени провела, лёжа на пыльном полу с книжкой и тетрадкой.

И вот подошёл день предшкольного испытания. Марта договорилась с моей наставницей, что заберёт меня на весь день. Она так уже делала несколько раз, водила меня к себе домой, даже показывала мне дверь моей бывшей квартиры.

А в этот раз мы сначала пошли в школу. Мне было очень страшно. Все дети были с родителями, а некоторые и с другими родственниками, целыми большими семьями. И одеты все были красиво, в обычную домашнюю одежду, у всех разную. А у меня был серый приютский комбинезон. Тётушка Марта подошла к испытательной комиссии, долго с ними о чём-то спорила. Потом я узнала, что меня не хотели допускать к испытанию, раз я из приюта. Марта их еле уговорила: сказала, что мои родители, пока были живы, успели подготовить меня к школе, сами меня всему научили, а я девочка способная, всё запомнила. И никто не виноват, что они не дожили до испытания. Зачем лишать меня шанса поступить в школу? Ведь если я не пройду испытание, меня просто не примут, и всё. Всего пять минут, от которых зависит моя судьба.

Комиссия в конце концов согласилась, меня включили в список, и после двух часов ожидания подошла моя очередь. Суровые дарители знаний не собирались облегчать мне задачу из-за того, что я сирота. Читать мне дали не просто несколько строчек, как остальным, а целую страницу. Спасибо тётушке Марте, прочитала я всё легко. Написала тоже без ошибок: «меня зовут эйна мне восемь лет». И напоследок нарисовала солнце над фабричными трубами и крышами заводов, облака на небе и человечков внизу.

В школу меня приняли. Только зря я думала, что самое сложное уже позади! В первый же день выяснилось, что мне потребуется особое расписание, и добиваться этого я должна сама. Уроки в школе начинались в восемь и заканчивались в двенадцать. А наша младшая группа в это время сначала два часа работала в швейной мастерской, а потом гуляла во дворе. И наставница не могла отпускать меня в школу без специального документа. Тётушка Марта кое-как уговорила её всего один раз дать мне уйти, чтобы я могла встретиться с директором школы. Мы пошли к нему вместе.

Его звали Даритель Кириан. Если бы не он, я бы вообще не смогла учиться. Когда мы зашли в его кабинет, он поднял голову и ободряюще улыбнулся:

– Так ты Эйна, да? Пришла за разрешением для приюта?

Оказалось, что я не первая такая. Если в школе есть ученики из приюта, то директор пишет официальное письмо в приют, на бланке Комитета защиты детства, и главная наставница обязана составить для ученицы особое расписание. В тот же день курьер отнёс такое письмо Наставнице Фламии – она уже тогда была главной у нас в приюте. После этого мне отменили утренние два часа в швейной мастерской и утреннюю прогулку с группой, а всё остальное не изменилось. А значит, мне нужно было делать уроки в короткие промежутки свободного времени: несколько минут перед обедом и сразу после него, несколько минут перед полдником, несколько минут перед сном.

Я быстро научилась тратить эти драгоценные минуты с пользой. Бегло просматривала страницу учебника и запоминала главные слова, а потом, занимаясь другими делами вместе с остальными воспитанницами, мысленно повторяла всё, что увидела на этой странице. Сначала получалось не очень хорошо, но потом я так натренировалась, что стала запоминать текст учебников целыми страницами.

А письменные задания иногда удавалось сделать прямо в школе, на переменах или после контрольных, если я сдала работу раньше всех и оставалась в классе ждать звонка. Но если не успевала, я всегда могла пойти после отбоя к тётушке Марте в каморку и позаниматься там. Правда, после этого я шла в школу не выспавшаяся, и учиться было сложнее.

Первые два года после поступления в школу оказались самыми тяжёлыми. После обеда начинался фабричный курс – нас готовили к будущей работе. Рассказывали, как устроено производство, что мы будем делать после перехода в среднюю группу. Сразу после этого я читала учебники, потом полдник, потом дневная прогулка. И когда мы, наконец, оказывались в швейной мастерской – замёрзшие, с озябшими руками, – я должна была выполнить двойную норму. Хоть мне и отменили утренние часы шитья, Наставница Фламия велела не давать мне поблажек. Поэтому от меня требовали таких же результатов, как от других девочек. Я очень старалась. Помню вечно исколотые пальцы, мозоли на руках от тяжёлых портновских ножниц. А самое неприятное – мне всё время хотелось спать. Иногда я засыпала прямо в швейной мастерской, поставив локти на стол и подперев лоб ладонями. Тогда моя соседка чуть сдвигала стул, чтобы заслонить меня от наставницы, а потом толкала в бок, когда та начинала ходить по рядам и проверять, как идёт работа.

Следующие три года я была в средней группе, мы уже начали работать на фабрике, и стало чуть полегче. По просьбе директора школы мне снова отменили утреннюю прогулку и утреннее шитьё, но теперь я не так сильно уставала: с этого года мы уже ходили работать на фабрику, поэтому наши нормы шитья уменьшились. Комитет защиты детства тщательно следил за соблюдением возрастных ограничений: детям с десяти до тринадцати лет разрешалось работать не больше шести часов в день. После четырёх часов на фабрике у нас оставалось ещё два часа для шитья. Как и в прошлом году, я должна была всё сделать всего за час – но раньше мне нужно было уложить в этот час то, что другие девочки сшили за три часа, а сейчас – только за два. А это мне удавалось легко, я уже привыкла шить быстро.