Ей уготована жалкая жизнь очередной жертвы этого мира. Ничтожное зёрнышко, перемолотое в жерновах тщеславия и ненависти.

Чем её жизнь лучше осквернённых? Во всяком случае те могут позволить себе быть самими собой, а не как она, трусливо скрываться и молиться богам, чтобы вдруг ночью не открылась дверь и в комнату не вошёл он; чтобы не вскрылась правда, и после не вздрагивать от каждого шороха в ожидании палача. А это неизбежно.

Какой у неё выход? Сжать зубы и терпеть до самой смерти? Даже если дядя не тронет её, а просто продаст, как породистую кобылу, какому-нибудь нашпигованному золотом знатному, что это изменит?

Они сыграют свадьбу и будут жить «счастливо», ровно до тех пор, пока не появится первенец-осквернённый, которого тут же вырвут из рук и отдадут Легиону. И так будет с каждым её ребёнком, пока не выяснится настоящая причина. А после – казнь на Площади Позора.

Она горько усмехнулась, представив, как её дитя заклеймят очередным номером, когда как собственная голова будет украшать самый высокий кол на площади. Люди будут презрительно сплёвывать при одном упоминании имени её отца. Теперь о нём будут говорить, как о малодушном самодуре, который покрывал осквернённую дочь, попирая законы государства.

Хороша же перспектива, нечего сказать! Впрочем, есть и другой выход.

Ровена повернула голову в сторону закрытого окна. Всего один шаг. Быстрая смерть, почти мгновенная. Она ведь так любит смотреть на море, так почему бы не стать его частью?

Как во сне, Ровена медленно поднялась и подошла к окну. Створки со скрипом распахнулись. Безграничная гладь манила, шум прибоя убаюкивал, тёплый ветер ласково трепал волосы.

Сама того не замечая, она оказалась на подоконнике. Всего лишь маленький шаг и всё закончится. Исчезнет ненавистный дядя, исчезнет скверна, исчезнет она сама. Быть может там, после смерти, встретит папу с мамой, быть может там она будет счастлива.

Она вдруг почувствовала такую лёгкость и счастье, так захотелось окунуться в них с головой, забыть всё и навсегда, и стать наконец по-настоящему свободной.

Дверь с грохотом распахнулась. Ровена закрыла глаза и приготовилась шагнуть. Чьи-то руки схватили за платье и потянули назад. Не удержавшись, она рухнула на пол вместе со своим спасителем.

– Что вы творите?! – глаза Восемьдесят Третьей расширились от ужаса.

– Зачем ты пришла? Ты всё испортила! – так и продолжая лежать на каменном полу, Ровена прикрыла лицо руками и вновь зарыдала.

– Всё в порядке? – послышался голос Морока.

– Выйди отсюда! – рявкнула Восемьдесят Третья. – И дверь за собой закрой!

Она помогла подняться и, усадив на кровать, опустилась рядом на пол.

Ровена попыталась взять себя в руки, не хотелось, чтобы та видела её слёзы.

– Не знаю, что у вас там стряслось, – заговорила Восемьдесят Третья, – но это не повод прыгать из окна.

– Ты ничего не понимаешь.

– Может и не понимаю, госпожа, но точно знаю, что на одну причину умереть всегда найдётся две, чтобы жить дальше.

– У меня не нашлось, – Ровена сползла с кровати и села рядом. – Это единственный выход.

– Нет, это просто слабость, – фыркнула она. – Боритесь, госпожа! Рвите врагов зубами до последнего вздоха. Даже если вы проиграете, победа уже не покажется им такой лёгкой и сладкой.

– А если враг непобедим? Если он способен уничтожить тебя, вырвать душу и растоптать её в пыль? Не лучше ли сохранить свою честь?

– Честь вы сохраните, когда, умирая, будете смотреть на перегрызенную глотку своего врага!

– Боюсь, что зубы не так крепки.

– Не узнаете, пока не проверите, – глаза Восемьдесят Третьей лукаво заблестели.

Ровена украдкой посмотрела на телохранительницу. Она-то уж точно знает, о чём говорит. Выжить в Легионе может далеко не каждый, и никто из них там не оказывается по собственной воле.

Забавно, вот они сидят вдвоём: принцесса и невольница. Но так ли велика между ними разница? Чем заслужила Восемьдесят Третья носить всю жизнь клеймо и чем заслужила она, Ровена, нежиться в мягкой постели в окружении роскоши?

Если бы не отец, носить бы ей эту уродливую маску на лице и кланяться в пол каждому свободному. Он поплатился жизнью, чтобы спасти любимую дочь от такой участи, а что в благодарность? Слёзы и сетования на тяжёлую судьбу? Прыжок из окна?

Ровене вдруг стало стыдно за себя, за свою слабость, за то, что опустила руки даже не попытавшись бороться. Чем они, осквернённые, заслужили всё это? Только потому, что появляются на свет такими? Только потому, что так написано в Кодексе Скверны? По какому праву предки распоряжаются ещё нерожденными жизнями даже спустя века? Какой извращённый и жестокий ум писал эти Заветы, призывая убивать детей на глазах у несчастных матерей? И чем лучше рабство, так ловко придуманное Легионом и ставшее неотъемлемой частью Прибрежья?