Перебравшись через подоконник, я оказался на улице под дождевыми струями, что мочили мой рваный китель, шлёпали по лужам и разбитому асфальту, по которому расплывались красные разводы. На губах — что-то солёное. Дождь смывал с моего лица чужую кровь, забрызгавшую меня с ног до головы. На миг я растерялся, не зная, кому из раненых помочь первым.

Тела лежали повсюду, зияя рваными ранами в свете равнодушных фонарей. Сорванные кители оголяли изуродованную плоть. Все, с кем десять минут назад я сидел за одним столом, вся эта подвыпившая весёлая компания теперь валялась мясными ошмётками среди воронок, кусков асфальта и обломков железа. Энергоконцентратные снаряды и энергетические лучи произвели страшные разрушения. Против них шестой-седьмой ранг — ничто, особенно если учесть, что никто из ребят даже не успел привести себя в боевую готовность.

Пытаясь понять, кого ещё можно спасти, я нервно озирался по сторонам. Взгляд упал на парня с разорванным животом и грудной клеткой, оскалившейся обломками рёбер, одна рука отсутствовала, а внутренности разлетелись по асфальту, и дождь смывал их в ближайшую воронку. Этот — всё, готов. Немного подальше другой боец пытался встать. Я шагнул к нему, но тут же остановился, заметив, что у бойца отсутствовала нижняя часть тела. Он даже не кричал, просто дёргался, делая попытки опереться на руки. Я узнал его — это был сержант Двинский. Ему тоже уже не помочь.

У стены валялось безголовое тело. Китель почти сорвало взрывной волной, поэтому мне сразу стало понятно, что это — одна из девушек. Руки были раскинуты, ноги вывернуты неестественным образом, на животе и груди чернели язвы — последствие прямого воздействия энергоконцентратной гранаты. Но тело принадлежало не Насте, а другой. Настя была полнее и ниже ростом. Но её я не нашёл. Снаряд разорвался совсем близко от нас. Похоже, от неё ничего не осталось, как и ещё от нескольких ребят. Я же уцелел. То ли благодаря огромному количеству энергии, то ли — чуду. А скорее — и тому, и другому.

С другой стороны на тротуаре — ещё несколько человек. Один боец сидел с оторванной рукой возле перевёрнутого авто и держался за культю. Рядом на боку лежал парень, схватившись за живот и вопя на всю улицу. Ещё один едва шевелился и постанывал, обхватив руками голову. Несколько человек не двигались.

Надо было срочно что-то предпринять. Я подбежал к бойцу с оторванной рукой и стал вытаскивать ремень из своих брюк, чтобы перетянуть культю и остановить кровь.

— Держись, братишка, держись, — бормотал я, проделывая все эти манипуляции, но когда взглянул в лицо бедолаге, понял, что глаза его уже неживые. В щеке парня зияла серая дыра, кожа на шее и лбу тоже посерела и осыпалась.

Я заметил движение. Один из бойцов подполз ко мне, ошалело таращась по сторонам. Это был Окуловский.

— Цел? — спросил я. — Куда ранило?

— Нормально всё, — Акула помотал головой, словно стряхивая что-то, и вытер ладонью лицо. — Твою ж мать. Что за блядство? Кто это был?

— Не знаю… Встать можешь? Надо помочь раненым, вызвать штаб, надо… — я замолчал, чувствуя, как апатия и безразличие накрывают меня. Адреналин схлынул, оставив пустоту внутри. Словно что-то высосало все эмоции.

Понимая, что сейчас — не время расслабляться и сделав над собой усилие, я подбежал к парню, что лежал, схватившись за живот. У того было пулевое ранение, причём не только живота, но и ног. Но рана в животе причиняла особо сильную боль.

Меня отвлекла хлопнувшая дверь ресторана. Я обернулся. Из заведения вышел молодой человек со всклокоченной шевелюрой и оторванным рукавом кителя. Это был Даниил Засекин. Похоже, его, как и меня, зашвырнуло взрывом в ресторан.

— Даня! — крикнул я ему. — Иди сюда! Тут раненые!

Ничего не понимающим взглядом Даниил посмотрел на меня, посмотрел вокруг… Его тело содрогнулось, словно от судорог, и извергло на тротуар потоки рвоты — весь сегодняшний ужин вышел обратно, смешавшись с кровью убитых сослуживцев.

А в ночи уже выли сирены, спеша на помощь.

— На фронт? Тебя во вторник на фронт отправляют? — переспросила Ира и нахмурилась. — Так скоро?

— Разумеется! — ответил я. — До отъезда же ещё тебе сказал, что еду в горячую точку. Мы и так в тылу засиделись.

Я расположился за столом в своей комнатушке и беседовал с Ирой по видеосвязи. Воскресный вечер выдался свободным, и я использовал его для общения.

— Блин, я боюсь, — Ира сделала жалобное выражение лица. — Опять думать о том, что ты не вернёшься?

— Мы уже говорили об этом, — напомнил я.

— Да-да, помню… И мне ужасно одиноко. И страшно. Вдруг меня опять будут допрашивать? Я так перепугалась в тот раз. А тут никуда не денешься. Хорошо, хоть этот придурок… я имела ввиду, Алексей, уехал. Когда он был тут, я вообще боялась из дома выйти и дверь постоянно держала запертой, если мама уходила.