Я смотрю на парня, сидящего слева от меня: Гарет Фостер пристально смотрит на экран, постукивая ручкой по блокноту, совершенно не обращая внимания на то, что девушке, сидящая рядом с ним, ласкают киску.

Алекс кладет подбородок мне на плечо, наклоняясь так, чтобы сидеть лицом ко мне.

— Расслабься, Argento. Никому нет дела до того, чем мы занимаемся.

— Алекс, это... это...

Боже, он поднимает свои пальцы вверх, щелкая ими по моему клитору, и я забываю, как, бл*дь, говорить. Одно дело валять дурака и лапать друг друга, как полоумные животные у кирпичной стены дома Харрисона, но тогда улицы были пустынны. Вокруг не было видно ни души. В музыкальной комнате тоже никого не было. Конечно, мы рисковали быть пойманными, но это был небольшой риск. Сейчас в этой комнате находятся еще двадцать человек. Риск быть пойманным очень велик.

— Алекс…

Либо он не слышит мольбы в моем шепчущем голосе, либо просто не обращает на нее внимания. Он надвигается вперед, просовывая руку глубже в мои джинсы, и задыхаясь стонет, когда обнаруживает, насколько я мокрая. Он прижимается губами к раковине моего уха и произносит цепочку слов, которые почти заставляют меня кончить на месте.

— Я бы хотел, чтобы твоя киска была у меня на языке, Dolcezza.

Я прекрасно знаю, что он упал бы на колени под нашими партами и принялся бы за работу, если бы я ему позволила. Я извиваюсь от его руки, не в силах избавиться от давления, нарастающего между моих ног. Алекс точно знает, как прикасаться ко мне. Небольшие, сильные круги, которые он трет о мою киску, предназначены для того, чтобы заставить меня извиваться, и они прекрасно выполняют свою работу. Я чувствую себя так, словно взлетаю из своего кресла и одновременно опускаюсь в него. Это слишком. Слишком, слишком много…

Мистер Френч не просто отправит нас к Дархауэру, если нас поймают. Такого рода публичная непристойность обычно рассматривается правоохранительными органами. Однако я не могу заставить себя по-настоящему волноваться, когда Алекс погружает свои пальцы внутрь меня, и я опускаюсь на стул, мои бедра сами по себе наклоняются вперед, давая Алексу больше пространства для движения его руки.

Я чувствую, как он ухмыляется, уткнувшись мне в щеку.

— Шаловливая Сильвер, — шепчет он. — Ты очень пристально смотришь на экран телевизора. Тебе кажется это образовательным опытом?

Господи... бл*дь…

Я хватаюсь за край своего стола, напрягаясь и одновременно удерживая себя на месте. С черной курткой Алекса, закрывающей все, что он делает, никто не может видеть, что происходит под кожей, но если я начну размахивать ногами повсюду, то люди смогут догадаться.

— Ты должен остановиться, — мягко говорю я. — Если ты заставишь меня кончить…

— Хм? — Его вопрос — это низкое рычание в моем ухе.

— Кто-нибудь обязательно заметит. Они будут... — я обрываю себя, полностью блокируя свое горло, когда Алекс поднимает свои пальцы вверх, поглаживая ими место внутри меня, которое заставляет вспышки цвета возникнуть перед моими глазами. Он не валяет дурака. Не имеет значения, как сильно я протестую или как отчаянно говорю ему, что он должен остановиться. Он хочет, чтобы я кончила в задней части этого класса, и никакие мои слова его не остановят.

Если я действительно хочу, чтобы он остановился, мне придется схватить его за руку и физически вытащить ее из штанов. Я сжимаю свою руку вокруг его запястья, готовясь сделать именно это, но потом останавливаюсь. Черт, это чувствуется...чертовски хорошо. Алекс вцепляется зубами мне в плечо, игриво покусывая через футболку, далеко не так сильно, как я заставила его укусить меня в гостевой комнате дома, но эффект, который производит на меня этот маленький всплеск боли, мгновенный и головокружительный. Моя голова откидывается назад, рот открывается.

— Боже, ты так чертовски красива, Argento. — Его низкий, скрипучий голос гипнотизирует. Я полностью теряю себя, когда он продолжает говорить со мной, едва ли достаточно громко, чтобы быть услышанным. — Я так чертовски сильно хочу, чтобы мой член был глубоко внутри тебя прямо сейчас. Ш-ш-ш, не шуми. Не двигайся. Ты нуждаешься в этом, да? Ты изголодалась. Не волнуйся, я тебя поймаю. Позволь мне вытрахать это из тебя своими пальцами. Позволь мне сделать тебе приятно.

Белые вспышки света бегут перед моими глазами, когда он ускоряет движение своей руки между моих ног. Я такая мокрая, что даже чувствую свой запах на нем, когда он двигается быстрее, обводя подушечкой большого пальца гладкий тугой узел моего клитора. В сочетании с его пальцами, пульсирующими и трущими внутри меня, я чувствую себя так, как будто он зажег вечный огонь в самом центре моей сердцевины, и он никогда, бл*дь, не погаснет.

— Ты сдавливаешь все сильнее, Argento. Господи Иисусе, — бормочет Алекс. — Останься со мной. Теперь уже недолго, обещаю. Я все понимаю. Задержи дыхание. Задержи его. Не издавай ни одного гребаного звука. Пусть он придет. Пусть он придет.

Мне хочется кричать. Я хочу упереться в его руку и втиснуться в его ладонь. Но я не могу этого сделать. Не могу сдвинуться ни на дюйм. Если я даже позволю себе дышать, то издам какой-нибудь отчаянный, бессмысленный звук, который даст всем понять, что я балансирую на грани оргазма.

— Смочи мне руку, Dolcezza. Давай. Сделай это. Я хочу, чтобы ты была у меня на пальцах. Кончи на них. Давай, кончай. Кончай.

Это приказ, которому я не могу не подчиниться. Уже слишком поздно. Нет никакой возможности пробиться назад по этому утесу к здравомыслию. Я уже спотыкаюсь, опрокидываюсь, кувыркаюсь головой вперед в пустоту.

«Для миллионов людей на Земле телевизионное вещание в канун Рождества является определяющим моментом «Аполлона-восемь». Но для инженеров... и особенно для астронавтов... впереди нас ждет критический маневр, который затмит все остальное...»