– Это потому, что ты не мылся целый месяц, – парировал Энтони, который был ровно на два года старше. У них с Беном даже дни рождения шли один за другим.

– Как такое возможно? – громко поинтересовался многодетный отец.

– Бен очень скрытный, – заметила Дафна. Однако при этом она пыталась пробраться поближе к матери, так что ее реплика вышла невнятной.

– Как можно скрываться, когда так воняешь? – спросила Гермиона.

– А я перекатываюсь в цветах каждый день, – лукаво пояснил Бен.

Люси с минуту помедлила, но потом решила, что лучше не слишком задумываться над словами сына.

– Э-э, а в каких именно цветах?

– Ну, уж не в кустах роз, – ответил Бен, будто не мог поверить, что мама спросила его об этом.

Дафна склонилась над братом, осторожно втянула ноздрями воздух и объявила:

– В пионах.

– Нельзя определить подобное только по запаху, – возмущенно выпалила Гермиона. Между девочками была разница лишь в полтора года, и если они не секретничали друг с другом, то ссорились, как…

Ну, как истинные Бриджертоны.

– У меня тонкий нюх, – ответила Дафна и подняла голову в ожидании, когда кто-то это подтвердит.

– Запах пионов особенный, – согласилась Кэтрин, сидевшая у изножья кровати вместе с Ричардом.

Люси задумалась, когда же эти двое решили, что слишком взрослые, чтобы бросаться на подушки вместе с остальными. Они так выросли. Все. Даже малыш Колин уже не походил на младенца.

– Мама? – уныло сказал он.

– Поди сюда, милый, – прошептала она и потянулась к сыну.

Он был маленьким и пухленьким круглолицым мальчуганом, и ножки его до сих пор дрожали при ходьбе. Люси в самом деле думала, что он будет последним ее ребенком. Но теперь у нее еще две малышки, спеленатые в своих колыбельках и готовые дорасти до своих громких имен.

Элоиза Люси и Франческа Гиацинта. Тезки у них были просто замечательные.

– Я люблю тебя, мама, – сказал Колин, уткнувшись теплым личиком ей в шею.

– Я тоже тебя люблю. Я всех вас люблю, – выдавила Люси.

– Когда ты встанешь с постели? – спросил Бен.

– Пока не знаю. Я все еще обессилена. Возможно, через несколько недель.

– Несколько недель? – переспросил он с ужасом.

– Посмотрим, – прошептала Люси и улыбнулась. – Я уже чувствую себя гораздо лучше.

И так и было. Она все еще ощущала усталость, большую, чем когда-либо, руки ее отяжелели, а ноги были будто поленья, но на сердце у Люси стало легко и захотелось петь.

– Я всех люблю, – вдруг выпалила она. – Тебя, – обратилась она к Кэтрин, – и тебя, и тебя, и тебя, и тебя, и тебя, и тебя. И двух младенцев в детской тоже.

– Но ты же еще их не знаешь, – заметила Гермиона.

– Я знаю, что люблю их. – Люси посмотрела на Грегори, стоящего у двери там, где его не могли видеть дети. По его лицу струились слезы.

– И я знаю, что люблю тебя, – прошептала она мужу.

Он кивнул и утер лицо тыльной стороной руки.

– Вашей маме надо отдохнуть, – напомнил он, и Люси засомневалась, не заметили ли дети надрыва в его голосе.

Но если они и заметили, то ничего не сказали. Немного поворчали, но ушли с той же благопристойностью, с какой вошли в спальню. Грегори выходил последним и напоследок бросил, прежде чем закрыть дверь:

– Скоро вернусь.

Люси кивнула в ответ и опустилась обратно на подушки.

– Я всех люблю, – повторила она, радуясь, что эти слова вызвали ее улыбку. – Всех люблю.

И она действительно всех любила.

23 июня 1840 г.

Катбэнк-мэнор

Уинкфилд, Беркшир

Милый Гарет!

Я задержалась в Беркшире. Рождение близнецов вышло весьма волнительным, и Люси должна оставаться в постели еще по меньшей мере месяц. Брат уверяет, что справится и без меня, но это смехотворная ложь. Люси сама молила меня остаться – разумеется, не в присутствии Грегори; всегда приходится учитывать нежную натуру мужчин. (Знаю, ты не откажешь мне в удовольствии так думать; даже ты должен признать, что у постели больного от женщин намного больше пользы.)

Очень хорошо, что я сюда приехала. Не уверена, что Люси пережила бы роды без меня: она потеряла много крови, и иногда у нас не было уверенности, что она очнется. Я позволила себе сказать ей на ухо пару резких слов. Не помню точную формулировку, но, весьма вероятно, я угрожала покалечить ее. Я также могла подчеркнуть серьезность угрозы, добавив: «Ты знаешь, что я так и сделаю».

Разумеется, я говорила с расчетом на то, что Люси слишком слаба, чтобы понять основное противоречие моего утверждения: если бы она не очнулась, то не было бы никакого смысла ее калечить.