Заверение Христом Богом в устах чтущего рамазан Гамадиева не могло не произвести впечатления. И произвело.

– Правда не звонил? – убитым голосом переспросил Георгий.

– Правда! Но собирался, – Гамадиев явно не мог понять, что происходит. – А если уж ты сам возник, может, подъедешь к нам? Мы тут не особенно далеко, в Петрозаводском направлении обосновались… Расскажу, как добраться, встретим, а?

– Дежавю, перезагрузка Матрицы, – произнёс Георгий и нажал на отбой.

Некоторое время он неморгающими глазами рассматривал экран сотового, потом спрятал его и решил проверить карманы. Ни билетов, ни расписания поездов с заковыристым финским топонимом в них не обнаружилось. Не было их в куртке, не было в брюках. На рубашке же карманов не водилось вовсе. Кстати о рубашке: за ночь рукав то ли расстегнулся, то ли пуговица отлетела, но он задрался к локтю, скатался и обратно не лез, давя и натирая. Георгий с проклятиями выпростал руку, потянулся к манжету, да так и застыл: рукав был не скатан, а безнадёжно разодран, задеревенев от запекшейся крови. Буроватая корка сковала измятую ткань, пятна размашисто обосновались на боках и груди. Куртка, напротив, гляделась как новая и будто бы даже стала чище за прошедшую ночь. Оголённая рука заляпана ничуть не была, но поперёк кости явственно лёг тонкий белёсый рубец.

– Стань собой, – негромко проговорил Георгий и, натягивая куртку, поплёлся в указанную мужичком сторону.

Выходило что-то несусветное, не лезущее ни в какие мыслимые рамки. Диковатый сон с погонями и чертями правдой быть не мог… Или мог? Вот, опять же, и рука… Или как-то это по-человечески объясняется?..

Люди в близких домах и дворах виднелись нечасто. Вокруг царила неизъяснимая тишь, лишь из одного окна бубнил включённый на всю катушку телевизор.

– Только твоей середухе я смог бы довериться! – убеждал голос из динамика, и несчастный этнограф чуть не опрокинулся на утоптанной дороге, прежде чем сообразил, что виной всему колченогая дикция, а довериться невидимый герой собирался лишь чьей-то «силе духа». Нервы.

– Дяденька, не вы уронили?

Георгий обернулся и упёрся взглядом в милую девчушку лет пяти с хвостиками и в весёлых зелёненьких сапожках из блестящей резины. Девочка протягивала ему странно знакомый тёмный мешок.

– Я смотрю, вы идёте, и вот…

– Ой, спасибо тебе огромное, я и не заметил, – со всей правдивостью признался антиквар, принимая дерюжную сумку. – А деревни Три Сруба тут у вас, случайно, нет?

– Нет, – просто ответила девочка и замотала своими хвостиками. – Срубов нет. Есть озеро. А ещё магазин, но он далеко. А ещё, если поехать в Приозёрск, то есть аптека. И лошадки…

Потрепав ребёнка по голове и зажав в руке находку, Георгий тронулся дальше. Несмотря на лёгкость, пустой сумка не была: внутри явно нащупывалось нечто плотное. Отойдя на сотню шагов, новый обладатель дерюжного кисета остановился, развязал тесьму и заглянул внутрь. Содержимое, сказать по правде, не слишком-то и удивило. В плотной холстине лежали кусок мела, запечатанный бумажный пакетик и нож хорошей темноватой стали.

Темноватой стали циферблат исходил на стене переливами, словно праздничная розетка. Дождь основательно промыл переулки у Кронверкского. Прорвало вдруг, и асфальт буквально взбух от воды; стены вполне годились, чтобы их выжимать. Тем не менее, солнце снова уже искрило на блестящих карнизах, а редкие облака делали вид, что категорически ни при чём.

Владетель салона «Размышление» Олег Васильевич Крестовский пребывал в кручине и, верно, оттого к визиту коллеги отнёсся без душевности.

– Б**дь, опять ты тут, Игоревич! – сказал угрюмый хозяин вместо «здравствуйте». – И чего тебе сдалось-то у нас, ей-богу?! После тебя какая-то лажа одна несусветная!

– Вот это обворожительно, Крестовский! – ошалел от приветствия Георгий. – Вот это корпусно ты наехал! Ты в своём уме, а, Васильевич? Где я, а где ваша лажа? Очнись, драгоценный, глаза протри; я, между прочим, и обидеться могу.

– Шучу я, шучу, – примирительно отозвался импозантный антиквар, хотя весь вид держателя лавки убеждал, что шутит он хорошо коли на треть. – Но счастья ты, Игоревич, явно не приносишь. Заявился тогда – наутро у меня все сделки долой. Потом началась шиза с сигнализацией, по пяти раз за ночь приматывал. А вчера – и вовсе чернуха: уходили, заперли магазин. С утра открываем – вещи на месте, а на глиняной плашке (кстати, по твоей части штуковина) охрененная трещина. А у меня на неё клиент. И ведь накануне лично осматривал – не было. И что теперь?!

– Ну а что теперь? Щель, – резонно заметил Георгий, с самым невинным видом созерцая расколотую табличку. – Остынь, Васильевич, знаешь ведь: разбитое – к счастью! А тут тем более.

Олег Васильевич дико поглядел на говорившего и, кажется, поперхнулся словами.

– Проще, родной, проще. Смотри на вещи проще. Вон у тебя и с сердцем нелады уже, верно? – как ни в чём не бывало продолжал Георгий, кивая на флакон корвалола, темневший среди бумажного бедлама.

Владелец салона промолчал.

– Верно, – ответил сам себе обнаглевший этнограф, усаживаясь всё на тот же резной стул. – А коли верно, так и не рыпайся, брат мой расфуфыренный, потому – помочь я тебе намерен.

– Это в чём же?

– Да во всём же. У тебя за ребрами тянет, словно пустота вскрытая, будто пробой, да?

– Ну это уж хрен тебя знает, Игоревич, я такими эпитетами плеваться не обучен.

– Это не эпитет, это сравнение. Не суть. Ты отвечай, Васильевич, похоже или нет?