Шрифт:
– Сдай, повернись, на дно окунись, – проговорил старик, запуская в бокал пятерню и растирая пальцами пепельные хлопья. – Что было врозь, меж бровей БРОСЬ!
Георгий отпрянул от внезапно ахнувшей в лицо студёной пригоршни, и вместе с нею по глазам ударил нестерпимый свет. Когда зрачки привыкли, муть сгустилась, оборотясь в старую облупленную миску, глиняные плитки с узорами и древнюю бабулю, примостившуюся как раз напротив, у другого торца грубой столешницы. Свет лил из окна сбоку; жаркий безоблачный июль будто дал тягу из полуденных широт и остановился передохнуть на ладожских топях.
– Как браться – говори слова обережные, да потом, будешь перекладывать – про себя повторяй, – напутствовала бабуля, беззубо пришепётывая и поводя пальцем по воздуху. – Запомнил слова-то?
– Запомнил, Агафья Даниловна, отлично запомнил, – уверял Георгий. Тарабарщину, нашёптанную вчера старушкой, пришлось зубрить со слуха, записывать Агафья запретила.
– Вот правильно, хорошо… Повторяй… А потом покланяйся да скажи: дедушки, дедушки, вам поклон – заклятье вон!
– Непременно, – с покорностью соглашался Георгий. – Так и скажу.
– Так и скажи… А ну давай-ка повтори, чего говорить…
Свет вдругорядь полоснул по зрачкам, и Георгий снова очутился на массивном табурете, подле стола со свечами и с прозрачным кубком.
– Ну, вернулись слова? – то ли спросил, то ли констатировал Серапион.
– Вернулись, – Георгий помотал головой, поморгал – мир был прежним. И в нём пёс знает откуда в деталях проступил напрочь забытый случай из экспедиции. Он описывал тогда очень редкие таблички прекрасной сохранности, а старуха-хозяйка запрещала их касаться без особых приговоров. Странно вот что: таблички помнились, старуха помнилась, а присловья до этой минуты не всплывали ни разу, как и то, что они были вообще.
– А ты не удивляйся, – в ответ его мыслям отозвался Серапион. – Ты же дедов благодарил?
– Благодарил, – согласился Георгий. – И что, два слова могут вот этак отшибить память?
– Несомненно, – успокоил Анастасий, поднимаясь со скамьи. – Могут отшибить, могут защиту поставить. Важно, кто и как слова передал. Тут передача была сильная.
– Но зачем мне их вспоминать?
– А чтоб не сдохнуть к заре, как твой скаред, – ясно и ёмко объяснил Ферапонт, неспешно собирая и расставляя по полкам предметы со стола.
– Видите ли, Георгий Игоревич, вы ведь и другие тайные вещицы хватали почём зря, – снова вклинился Анастасий. – А заклятие забыли, да и случалось это позже, у совсем иных хозяев… Защита хоть на вас и имелась, но брешь в ней села изрядная. Коллеги же, мусолившие погибшую плакетку, и вовсе не подозревали про беду. Как вы определяли таблички бабы Агафьи?
– Охранниками. А что?
– Охрана – могота, – коротко бросил Ферапонт.
– Вот именно, – поддержал Анастасий, – то есть направленная, текучая через предметы и времена мощь. Она нейтральна, но здесь обращена против чужих. А не знающий, как себя с ней вести, – чужой. Вас покорёжило ещё тогда, да обошлось. Теперь же сложилось иначе: майолика вашего друга – предмет феноменально намоленный. И когда его растеребили, наружу плеснуло нечто категорически зловещее…
– Зловещее для кого?
– Да хоть бы и для вас. Сила разнесла всё, что попалось вблизи, но ей нужно вместилище. Плакетка разбита… Впрочем, лучше разобраться на месте: времени у нас мало. Надеюсь, вы не против?
– Разумеется, только…
– Вот и отлично, потому что без вас исправить никак нельзя, – махом разбил Анастасий таившиеся у Георгия надежды и сгреб со скамьи некое подобие плаща. – Возьмите с гвоздя что-нибудь, накиньте: нам на холод сейчас, а до одежды вашей руки не дошли. Теперь смотрите внимательно сюда и делайте, как скажу. Видите? Отчётливо? Тогда прошу вперёд…
Вперёд и вбок неслась крутящаяся пенная струя. Такого ливня в проулках Петроградки Георгий припомнить не мог, хотя чего-чего, а дождей тут хватало извечно. Этот выдался не просто непроглядным, а каким-то невсамделишным, с бесконечными сполохами, с дробящимся о стены грохотом из-под туч. Бешеные потоки лились отовсюду: с карнизов, с крыш, из дождевых отводов; вода стояла высоко, не успевая уходить в люки. Редкие прохожие шарахались к аркам, жались к любым навесам, силясь укрыться.
Лишь две фигуры двигались под кинжальным ливнем мерно и несуетно. Шедший впереди был высок, сед и осанист. Промокшая до нитки темная хламида, казалось, ничуть его не заботила. Старец степенно шествовал, и мнилось, что гуляет он по волнам, словно в бурю по морю Галилейскому. Второй ходок статью не поражал, но в набрякшей от воды черной накидке смотрелся внушительно, хотя и непривычно для этого города и часа. Диковинная парочка неспешно вышагивала по проулку мимо магазина «Размышление», направляясь к отверстой парадной в доме напротив.