Я помню смятение в голубых глазах Мудака, которое тут же уничтожило меня до пустого места. Я смотрела на него и ничего не говорила, только в мыслях гоняла: «Что же ты делаешь, что же ты делаешь со мной… мне больно…»

Он не реагировал. А просто стоял передо мной с голым торсом, в шортах и со слегка помятым выражением лица. Я же — в вечернем платье, с боевым макияжем и двумя пакетами. Неловкое молчание нежданной гостьи и растерянного хозяина. Я пыталась прочитать его мысли по глазам — там было пусто. Мгновенно пришло желание развернуться и бежать, но Мудак сделал шаг назад и молча впустил меня в квартиру. Дальше прихожей я не ушла.

Протянула ему пакеты.

Все же он был удивлен. Его растерянность проявилась в неловкой хватке. Один пакет упал, разрывая тишину и молчание. Набор конструктора выпал первым.

— Какая ты красивая, — поднял он пакет. — Да, спасибо, но не стоило… Хорошо, что они сегодня у жены, — замялся он и поправился. — У бывшей.

Рыба на суше в лице Мирославы Григорьевны жадно глотала воздух. У меня начался приступ паники при упоминании «жены». «Они сошлись!» — красная тряпка отчаяния прилетела прямо в лицо. Как мерзко!

Глаза налились слезами, и одна большая предательски скатилась по щеке первой, за ней все ее сестры, оставляя за собой черные ручьи туши с подводкой.

Мудак растерялся, явно не ожидая такого концерта у себя в прихожей. Пакеты с шумом снова повалились на паркет. А его большие горячие ладони крепко прижали меня к себе. Мне стало тепло. Я вдыхала его привычный запах, и все во мне успокаивалось. Но потом… Черт знает, что за натура у меня. Я тут же схватила его руки и резко оторвала от своего тела. Пристально уставилась ему в лицо: милое, ласковое, с большими мягкими глазами и такими взъерошенными волосами. Он молчал. И непонимающе хлопал ресницами. Но мои глаза говорили с его глазами, задавая один и тот же вопрос: «Это конец?» Нет… сначала было: «Ты меня любишь?», а потом: «Это конец?» Меня губила жажда правды и отчаянная надежда что-то изменить в свою пользу.

Не дождавшись ответа, я бросилась ему на шею и с судорожными рыданиями стала целовать, прижиматься к его груди всем телом. Это было по ощущениям не лучше объятий с деревом или со столбом.

— …Мирослава… успокойся, — только и выговорил он, несмело проводя рукой по моим волосам.

Я захлебывалась слезами, пока бесчувственное дерево меня гладило.

— Я никого не хочу и не хотела никогда любить. Только тебя. Одного тебя все девятнадцать лет, — шептала я, борясь с дрожью.

— Я тебе верю, — спокойно ответил он, продолжая водить рукой по моим волосам.

И тут я поняла, что в его движениях нет ни намека на страсть. Это полузагадочное существо снова было недосягаемо для моего понимания. Он обнимал и утешал, словно отец или брат: ласково, снисходительно, с трепетом. Но без той могущественной силы, которая заставляет женщину почувствовать, насколько она желанна и нужна. Это была последняя капля.

Я грубо отстранилась. Буквально освобождаясь из его рук. Встряхнулась, как пес после дождя, вытерла черные ручьи под глазами и отрывисто произнесла:

— Я бы… очень хотела… научиться любить тебя наполовину… Но я так не умею!

Поджимая губы и борясь с чувством глубокой обиды, нелепости и самообмана, я выбежала к лифту.

Судорожно вдавливая кнопку вызова, я все же мысленно успела загадать: «Если сейчас появится — я останусь. Если нет… то… навсегда…»

Лифт подъехал первым. Отодвинул железную дверь и пригласил меня. Он ждал. А я… ждала с большим отчаянием Мудака, но тот не пришел за мной… Все кончено.

В этот вечер я не хотела быть одна. Я и так одинока была все девятнадцать лет ожидания, хоть и не всю свою жизнь. Я криво ухмыльнулась. Вошла в первый попавшийся бар рядом с моим домом. Чтобы напиться и забыться, и не тащиться далеко.

В баре было не слишком людно. Скорее пусто. Один столик занимали непонятного вида девушки. Все в татухах. Их боевой и решительный вид не сулил ничего интересного, кроме неясных разборок.

Мне же хотелось по старой русской традиции: выпить и излить душу, найти понимание или такого же одинокого, истерзанного любовью человека. После второго бокала джина спасение явилось. Прямо рядом со мной и со словами:

— Как ваше ничего? — присел на пустой стул темно-серый костюм.

Я повернула голову.

Симпатичной, даже слащавой наружности молодой человек пытался разглядеть меня. Наверное, со спины я выгляжу очень ничего. И ему стало любопытно, соответствует ли тело, так сказать, «фейсу». Соответствовало. Это отразилось блеском в глазах и улыбкой на его пухлых губах. Он был приятной наружности, как я уже сказала, но вот… Спортсмены — это же дух, характер, воля, сталь, стрежень — именно это я воспитываю в своих подопечных, а в этом парне ничего подобного не было. Видно, что он вырос в мамкиной среде. Мордашка милая, но хоть горшок ей вымой, а нужного нрава — не добьешься. Такие обычно рассказывают о чьих-то великих достижениях, например — историю Павла Дурова или Стива Джобса, нагло приписывая их интеллект и работу себе, вернее, своим мечтам со словами: «Я тоже так смогу и сделаю!» Но собутыльника в среду, в одиннадцать вечера, выбрать сложно, потому я ответила: