Шрифт:
— Ну, ты и монстр… — пробормотал я, слабо улыбаясь. Не оскудел, значит, энергией! Это хорошо…
«Ну, и еще одна проверочка…»
Включив микроЭВМ, добился того, что вентилятор загудел сердитым шмелем. Ворохнулась каретка принтера, а экран монитора раскрылся, являя четырехлучевую звезду «Ампары».
Ага! Иконка почты мигает единичкой. Вам письмо!
— От мамы, наверное, — пробормотал я, кликая.
Угадал! Короткий текст, выжимка материнского беспокоя, гласил:
«Сыночка! Проследи за Настеной, чтобы покушала. И пусть туфли обует не на каблучке, а то в школу не пустят! Чмоки-чмоки!»
Хлопнула дверь ванной, и жалобный Настин голос упал в пустоту комнат:
— Так… А ты мне завтрак готовить думаешь?
— Я — тебе?! — у меня получилось изобразить комическое изумление. — Может, ты — мне?
— А кто маме обещал кормить ребенка? — возмутилась сестричка, кутаясь в коротенький халатик, и тут же сменила тактику. — Ну, Ми-ишечка! — заныла она, подлащиваясь. — Я же, пока оде-енусь, пока соберу-усь…
Мило улыбаясь, Настя усиленно захлопала глазками, изображая ангелочка во плоти. Мне оставалось капитулировать, желчно бурча:
— Тоже мне, ребеночек нашелся! Девяносто — шестьдесят — девяносто, а туда же!
Я ущипнул сестричку за нижние девяносто, она жизнерадостно взвизгнула, и мое настроение сразу поднялось.
— Ладно уж, — заворчал, благодушествуя. — Яичницу будешь?
— Буду, буду! С колбаской?
— А як же!
Утренняя трапеза — немножко ритуал, в каждой семье — свой. Но есть и общая черта — букет запахов, что сочетается в маминых хлопотах. Нынче родители отдыхали от нас в Зеленограде, по опустевшей квартире гуляло эхо, но, как ни странно, эта домашняя необычность не только острила чувства, но и добавляла уюта.
А дух витал, привычный с детства — тонкое кофейное благоухание. Пахучего растворимого «Бон» в забытой маминой банке хватило на две чашки. Правда, мы с Настей пили кофе по-вьетнамски, со сгущенкой, нещадно огрубляя аромат, но так вкуснее.
— Везет тебе… — загрустила сестричка. Она сидела напротив, в строгом школьном платье, по-родственному упершись в столешницу локотками, и сжимала чашку обеими ладонями. — Последняя четверть… Самая-самая последняя!
— Не спеши жить, — мудро улыбнулся я, смакуя в меру горячее и сладкое. — Школьная пора — лучшая, вот и пользуйся.
— А! — отмахнулась Настя. — Ничего ты не смыслишь в жизни! Лучше — это когда ты все сам, а не по указке.
— Чучелко… — вздохнулось мне. — Совсем не ценишь беззаботность…
— Говоришь, как дед на пенсии! — смешливо фыркнула сестренка. — Дедушка Миша!
— Пошли, бабушка Настя…
— Да рано еще!
— Лучше обождать, чем опоздать, — молвил наставительно.
— Ладно, уговорил… — сделала одолжение сестричка. И вдруг испуганно заверещала: — Ой, паук, паук! Да вон, на рукаве!
Сперва я дернулся оглядеть синий вельветовый пиджачок, и лишь потом дошло до меня, что попался.
— Первое апреля — никому не веря! — радостно прозвенела Настя, и показала розовый язычок.
Тот же день, чуть позже
Первомайск, улица Чкалова
Я так давно не был в школе, что она показалась мне чуточку внове. Гипсовая «Девочка с лейкой», которую упорно красили серебрином, а не белили мелом, как «Горнистов» в пионерлагерях… Каштановая аллея вдоль ограды… «Дырчатое» крыльцо из силикатного кирпича…
Всё такое знакомое, свое, родное. Здесь я почти что исполнил давнюю мечту — доучился со своим классом. Совсем немного осталось. Двадцать пятого мая забренчит медный колокольчик с непременным бантом — в последний раз…
Девчонки на линейке будут хлюпать, впервые осознавая, что вот оно — окончание книги «Юность», а продолжение с названием «Взрослая жизнь» еще не написано. И «классная» Циля Наумовна всплакнет, и сентиментальная «Кукуруза Бармалеевна» смахнет слезу, а «Полосатыч» выступит с напутственным словом…
Потянув на себя тяжелую дверь «источника знаний», я вовремя увернулся, пропуская мимо летящего малолетку. За ним с воинственным кличем гналась такая же расхристанная мелочь.
— Ось скаженные! — ругнулась на них уборщица, прижимаясь к стенке.
Отворачиваясь, чтобы скрыть улыбку, я поднялся на третий этаж. Здесь, во владениях старших классов, галдели еще громче, чем внизу у мальков. Гаврики орали ломким баском, то и дело срываясь на бег, а гаврицы оживленно шептались да хихикали, свысока поглядывая на ровесников.