Да, мне снова больно, как тогда, в холодный декабрьский вечер. Это почти невыносимо — тискать девушку, которая предпочла тебе другого! А что было делать? Как поступить? Выгнать Инну? Отказать в исцелении? И кем же стать после этого? Заугольным пакостником, что подленько хихикает над чужим несчастьем? Нет, спасибочки. Лучше уж натужное благородство…

— Я… не знаю, что сказать тебе… — Инна выпрямилась, побледневшая и немного даже жалкая — ее пальцы сцеплялись, сжимались и расплетались, чтобы снова сплестись в узел тяжкой неловкости.

— Скажи: «До свидания», — тускло улыбнулся я.

— До свиданья, — вымолвила Хорошистка. — Не провожай! Я сама, а то опять… — ее голос вздрагивал, позванивая.

Оставшись на кухне, я рассеянно прислушивался к возне в прихожей.

— Спасибо! Спасибо тебе! — хрустальным колокольчиком долетело оттуда. — Ах, какое никудышное слово… Если бы ты только знал, что я чувствую! А передать… Ох… Спасибо!

Замерев, я уловил шорох пальто, цоканье каблучков и тихий щелчок притворенной двери. Посидел, сгорбившись, перекатывая мысли по извилинам, и тяжело встал, по-стариковски упираясь руками в колени. По кухне витал тонкий запах духов.

Я открыл форточку, и тюлевая занавеска лениво заполоскала на сквозняке, позвякивая кольцами с цепкими «крокодильчиками».

Аромат парфюма таял, растворяясь в свежем воздухе.

Суббота, 24 апреля. Ближе к вечеру

Первомайск, улица Готвальда

— А сколько Тимоше? — затруднился я. — Восемнадцать?

— Семнадцать, — мотнула головой Рита. — Это только мы с Инкой старше — болели долго, мамы боялись нас в школу отпускать. Пошли в первый класс восьмилетними дылдами!

Сощурившись, я осмотрелся.

Зиночка Тимофеева проживала в панельной высотке, зажатой между двух скверов. У подъездов сидели бабки, разбирая по существу дела жильцов, а в зеленых насаждениях носился табун малолеток. Общий гвалт то и дело прорезался возмущенным воплем:

— Ты убит!

— Так нечестно!

— Туки-туки! Я в домике!

Глянув в сторону школы, я ее не увидел — пятиэтажки, выстроившиеся вдоль улицы Щорса, заслоняли «рассадник знаний».

— Инка уже уехала, — ворчливо сказала Рита, теснее прижимая мой локоть.

— Честное комсомольское, не о ней думал, — улыбнулся я.

— А о ком? — девушка заглянула мне в лицо. — Обо мне?

— Не-а. Надо хоть иногда быть проще, — потянуло меня на философию. — И не думать о тебе, а ощущать — видеть, слышать… Осязать.

— А где именно? — коварно прищурилась Сулима.

— Везде! — твердо заявил я.

— Совсем-совсем везде?

— Совсем-совсем.

Рита остановилась.

— Тогда поцелуй меня, — потребовала она.

— Нельзя, старушки заметят, в «черный список» внесут.

— Пусть завидуют…

Я припал губами к ждущему рту.

— Можешь меня ругать, порицать, гнать, — пролепетала подружка, задыхаясь, — но я все равно тебя люблю! — она уютно пристроила головку на моем плече, шепча: — Понял? Понял?

— А мне как-то, знаешь, боязно говорить о любви… Вот правда, — у меня от желания скулы сводило, и я сдерживал себя, контролируя «в ручном режиме» — ласково провел пятерней по узкой спине, целуя душистые, пахнущие травами Ритины волосы.

— Это из-за Инки? — глухо спросила девушка. Потерлась об меня щекой и горячо задышала в шею. — Ты… виделся с нею?

Ощутив, как напряглась Рита, я не стал уворачиваться.

— Инна приходила ко мне домой. Лечил ее.

Сулима запрокинула голову, раскрывая и без того большие глаза, полыхнувшие космической чернотой.

— Ты… снова?! Вот здорово! — воскликнула она. — И… И что? Теперь Инка сможет родить ребеночка?

— Да. Хм… У меня такое ощущение, что ты ревнуешь.

— Ну-у… — завела Рита, и сжала большой палец с указательным. — Немножечко.

— Не стоит, — я привлек ее к себе, и девушка охотно прижалась. — Что было, то было. Прошло.

— Правда?

— Правда.

— А я? — подружка пытливо глянула мне в глаза.

— А ты всегда нравилась мне больше всех. Ты мне очень дорога, я не хочу обидеть тебя даже по неосторожности. Я думаю о тебе с нежностью, меня сильно тянет к тебе… Я скучаю по тебе, когда далеко, и мне приятно, когда ты рядом, но…

— Но? — замерла Сулима.

— Я не знаю, как все это назвать…

Рита засмеялась радостно и облегченно.

— Глупенький мой… — ласково заворковала она. — Ты втрое, даже вчетверо старше меня, а путаешься в элементарных вещах! Мишечка, «всё это» называется лю-бо-вью!