Белая наждачка каменной стены, обломок на самом краю, серое крошево, недокуренная сигарета. Зажмуриться? Сейчас? Я подалась вперед, а руки коснулись стены. Мир взвыл — я слышала оглушающий свист в ушах, словно мне довелось разорвать мироздание. Я шагнула — без сомнения и излишней осторожности, а новая рана мироздания поспешно затянулась за моей спиной.

***

Меня окружал радужный спектр. Везде и всюду, стоило только бросить взгляд, как всюду была видна игра буйных, ярких красок. Бесцветие казалось здесь самой обыкновенной пошлостью, уныние — страшным грехом.

Я парила в воздухе, не совсем понимая, куда же сделала свой опрометчивый шаг.

Мы в Мари, поспешил осведомить меня Черныш.

— В Мари? — словно не веря, переспросила я. Без особого интереса, словно просто для того, чтобы поддержать разговор. Мне казалось, что где-то внутри меня, наконец, что-то надломилось. Что образность, наконец, воссела на троне страны удивления и теперь мне всё кажется обыденным. Я только что поменяла ролями друзей и врагов? Ну, бывает. Шагнула прямо в стену на заплеванном подоконнике? Ну, что ж поделаешь, случается. Попала в задворки сознания Мари? Чего может быть проще? Каждый день туда хожу, как к себе домой…

— В Мари, — гордо, словно это всё его заслуга, отозвался Страх. Теперь он уже не был тем кошмарным существом, что ещё совсем недавно рвал на мне одежду, и показывал, показывал до крови из глаз правду. Теперь он говорил со мной, как с давним другом.

Мари была подстать Лексе. Огромный мир, без конца и края, вечная череда образов, только не текстом — линиями, набросками, зарисовками. Видения из жизни складывались в ракурс, перспективу, анатомию, поверх всего это великолепия слоем накладывался туман стиля. Цветное изображение на миг становилось черно белым, чтобы заполниться цветами — иными, иногда излишне вычурными, дикими. Человек с синим лицом? Зеленое небо? Розовый песок?

— Почему?

— Мы могли бы шагнуть прямо в Лексу, — Страх правильно истолковал мой вопрос и сразу перешёл к пояснению, — Но нас там ждут. Мы зайдем с другой стороны, с девчонки.

С девчонки? Ну и ладно. Яд внутри меня выплеснулся за края чаши, пролился прямо в основание души, зазвучал голосом Дианы. Ладно, говоришь? Удивляться не хочешь, за маской равнодушия прячешься, оправдание ищешь — себе ли?

Я не знала, что ответить на этот вопрос.

Цвета смотрели на меня. Для них я была в новинку, для них я была новым инородным телом. Пришельцем, чужестранцем, мимо проходящим незнакомцем по улицам деревни. Любопытные, словно все мальчишки мира, они покидали образы — всего лишь на миг, чтобы уставиться на меня пугающим отсутствием глаз. Знаете, как жутко, когда вы чувствуете чужой взгляд того, кто глаз лишен? Того, кто по определению смотреть на вас не может?

Они пытались определить, что я такое — новый цвет? И если да — почему не бегу вместе с ними к миллиону изображений? Здесь их много, бери любую, на выбор, становись вместе с нами! Закрась собой будни голубым, стань зеленым, словно зависть, стань розовым, как клубничное мороженое.

Нет, я не цвет, через некоторое время им стало это понятно. Может быть, тогда я новая картина? Образ из будущего? Кто его знает, но почему бы и нет? Они коснулись меня. Сложно объяснить, что такое прикосновение цвета — это луч? Это спектр вокруг тебя, заполняющий всё вокруг.

Цвета застыли в нерешительности, словно в их несуществующий разум пришла дикая, до безобразия, мысль, что я могу быть опасна. Что вот только коснись меня — и погибнешь навсегда, потеряешь цвет, станешь белесым, бесцветным, прозрачным. Легко ли творить в мире, где все цвета прозрачные? Где каждый образ разливается, что вода?

Синий оказался смельчаком. Он коснулся моей руки — мягко, тепло, влажно, словно собачий нос. Я не успела отдернуть руку, как осознала, что синий — это цвет платья мамы. Красивого платья, которое хочется и самой одеть, и на куклу нарядить, и цвет далекого, крохотного счастья, на пару с печалью; мальчишка — вихрастый, вредный и рябой уходит куда-то в синий куртке. На губах — насмешка, на языке — невысказанная насмешка, а в ушах она так и звучит. А следом за ним синим пахнет бриз и ночное, сумеречное время.

Красный подарил мне образы чая — крепкого, ароматного, горячего. И страх — капля крови из пореза. И аромат яблок — красных, вкусных, спелых…

Зеленая трава. Изумруд в серьгах мамы. Зависть, почему-то, тоже зеленая и очень некрасивая. Гроб, обитый бархатом, смертная тоска, слезы, плач. И работа, работа, работа.

В мире Мари было много цветов — они хвастались друг перед дружкой оттенками, хвалились яркостью, игрались меж собой — сливаясь воедино, словно в попытке породить нечто новое.

— Художники видят мир иначе, чем писатели. Собственно говоря, каждый творческий человек — особенность. У каждого свой мир. У кого-то замок, у кого-то огромный завод, а кто-то — море цвета, среди которого можно плыть до самой бесконечности.

Я хотела что-нибудь ответить Страху, да ничего не приходило на ум.

— Что это? — сначала я приняла появившуюся вдалеке точку за очередную игру цвета. Но она росла, ширилась, разрасталась с нашим приближением, пока не обратилась в огромный, черный якорь. Якорь был разломан, торчал струпьями облома, мерцал в дивном свете и, казалось, очень медленно таял. Я осмотрелась, в надежде увидеть обломок — такой же толстый и витой, только с кольцом и обрывком цепи. Тщетно.