Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений
вернуться

Тушнова Вероника
Шрифт:

«Уходит день, в углах синее тени…»

Уходит день, в углах синее тени.Бледнеют туч румяные края.Ко мне, как медвежонок, на коленикарабкается девочка моя.Беру ее, касаюсь шейки тонкой,откидываю волосы со лба.Она смеется беззаботно, звонко,она со мной, храни ее судьба!В такое время нелегко на свете,и много в жизни сожжено дотла.Я никогда не думала, что детиприносят столько мира и тепла.

«В оцепененье стоя у порога…»

В оцепененье стоя у порога,я слушаю с бессмысленной тоской,как завывает первая тревоганад черною, затихшею Москвой.Глухой удар,бледнеющие лица,колючий звон разбитого стекла,но детский сон сомкнул твои ресницы.Как хорошо, что ты еще мала…Десятый день мы тащимся в теплушке,в степи висит малиновая мгла,в твоих руках огрызок старой сушки.Как хорошо, что ты еще мала…Четвертый год отец твой не был дома,опять зима идет, белым-бела,а ты смеешься снегу молодому.Как хорошо, что ты еще мала…И вот – весна.И вот – начало мая.И вот – конец!Я обнимаю дочь.Взгляни в окошко,девочка родная!Какая ночь!Смотри, какая ночь!Текут лучи, как будто в небе где-топобедная дорога пролегла.Тебе ж видны одни потоки света…Как жалко мне, что ты еще мала!

Прибой

У сутулых камней качалонезнакомый глубинный груз:рыжих водорослей мочало,голубое желе медуз.А на смуглой ворчащей гальке,в яркой пене, бегущей вниз,оставались стекляшки, гайкии десятки патронных гильз.И ребенок в белой панамке,торопясь, хватал из водыто ли камушки, то ль останкипохороненной здесь беды.

Мать

Года прошли,а помню, как теперь,фанерой заколоченную дверь,написанную мелом цифру «шесть»,светильника замасленную жесть,колышет пламя снежная струя,солдат в бреду…И возле койки – я.И рядом смерть.Мне трудно вспоминать,но не могу не вспоминать о нем…В Москве, на Бронной, у солдата – мать…Я знаю их шестиэтажный дом,московский дом…На кухне примуса,похожий на ущелье коридор,горластый репродуктор,вечный спорна лестнице… ребячьи голоса…Вбегал он, раскрасневшийся, в снегу,пальто расстегивая на бегу,бросал на стол с размаху связку книг –вернувшийся из школы ученик.Вот он лежит: не мальчик, а солдат,какие тени темные у скул,как будто умер он, а не уснул,московский школьник… раненый солдат.Он жить не будет.Так сказал хирург.Но нам нельзя не верить в чудеса,и я отогреваю пальцы рук…Минута… десять… двадцать… полчаса…Снимаю одеяло, – как легкаисколотая шприцами рука.За эту ночь уже который разя жизнь держу на острие иглы.Колючий иней выбелил углы,часы внизу отбили пятый час…О как мне ненавистен с той порыхолодноватый запах камфары!Со впалых щек сбегает синева,он говорит невнятные слова,срывает марлю в спекшейся крови…Вот так. Еще. Не уступай! Живи!…Он умер к утру, твой хороший сын,твоя надежда и твоя любовь…Зазолотилась под лучом косымсуровая мальчишеская бровь,и я таким увидела его,каким он был на Киевском, когдав последний раз,печальна и горда,ты обняла ребенка своего.…В осеннем сквере палевый песоки ржавый лист на тишине воды…Все те же Патриаршие пруды,шестиэтажный дом наискосок,и снова дети роются в песке…И, может быть, мы рядом на скамьюс тобой садимся.Я не узнаюни добрых глаз, ни жилки на виске.Да и тебе, конечно, невдомек,что это я заплакала над ним,над одиноким мальчиком твоим,когда он уходил.Что одиноктогда он не был…Что твоя тоскамне больше,чем кому-нибудь, близка…

Капитаны

Не ведется в доме разговоровпро давно минувшие дела,желтый снимок – пароход «Суворов» –выцветает в ящике стола.Попытаюсь все-таки вглядетьсяпристальней в туман минувших лет,увидать далекий город детства,где родились мой отец и дед.Утро шло и мглою к горлу липло,салом шелестело по бортам…Кашлял продолжительно и хриплодосиня багровый капитан.Докурив, в карманы руки прятали в белесом мареве заривсматривался в узенький фарватерВолги, обмелевшей у Твери.И возникал перед глазамипричал на стынущей водеи домик в городе Казани,в Адмиралтейской слободе.Судьбу бродяжью проклиная,он ждет – скорей бы ледостав…Но сам не свой в начале мая,когда вода растет в кустахи подступает к трем оконцамв густых гераневых огнях,и, ослепленный мир обняв,весь день роскошествует солнце;когда прозрачен лед небес,а лед земной тяжел и порист,и в синем пламени по поясбредет красно-лиловый лес…Горчащий дух набрякших почек,колючий, клейкий, спиртовой,и запах просмоленных бочеки дегтя… и десятки прочихтяжеловесною волнойтекут с причалов, с неба, с Волги,туманя кровь, сбивая с ног,и в мир вторгается свисток –привычный, хрипловатый, долгий…Волны медлительный разбегна камни расстилает пену,и осточертевают стены,и дом бросает человек…С трехлетним черноглазым сыномстоит на берегу жена…Даль будто бы растворена,расплавлена в сиянье синем.Гремят булыжником ободьятяжелых кованых телег…А пароход – как первый снег,как лебедь в блеске половодья…Пар вырывается, свистя,лениво шлепаются плицы……Почти полсотни лет спустятакое утро сыну снится.Проснувшись, он к рулю идет,не видя волн беспечной пляски,и вниз уводит пароходзащитной, пасмурной окраски.Бегут домишки по пятам,и, бакен огибая круто,отцовский домик капитанкак будто видит на минуту.Но со штурвала своегопотом уже не сводит взгляда,и на ресницах у неготяжелый пепел Сталинграда.

Жена прораба

Стать врачом она хотела,малышей учить могла бы,а на стройке то и делоговорят:– Жена прораба. –Далеко, как будто не был,переулок у Арбата,светло-дымчатое небо,домик с крышею покатой…Здесь брезента плотный полог,хлопающий на ветру,солнца жгучего осколоквспарывает поутру.И теперь ее нискольконе смутит наверняка,если вдруг к походной койкесоберутся облака,если за полночь в палаткуречка вломится, бурля,если, встряхнута взрывчаткой,из-под ног уйдет земля…Так положено, товарищ,здесь, на линии огня.Ты стираешь, чинишь, варишь,жизнь походную кляня:– То тайга, то степь, то горы,ездишь, ездишь – нет конца! –…Впрочем, эти разговорытак… для красного словца.Может, жены есть счастливей,но нужнее нет нигде.Это ты с лопатой в ливеньстыла по пояс в воде.Это ты в жару, бывало,била щебень на шоссе,засыпало путь обвалом –на раскопку шла, как все…Как зато была ты радаи растрогана до слез,провожая долгим взглядомпервый пробный паровоз…Над ущельем по отрогампаровозный лег дымок…Значит, новая дорогаждет строителей дорог.Версты, версты, зной и сырость,ветры с четырех сторон…Ну, а сын хорошим вырос –весь в отца удался он.Сын находчивый, веселый,к легкой жизни не привык…Он сейчас московской школысамый первый ученик.Дни идут…Что зря считать их:не года важны – дела!Худенькая, в темном платье,ты, как девочка, смугла.Возле узкого проборазаблестела седина.Скоро старость?Нет, не скоро!И наступит ли она?Ты с уютом незнакома,но душа тепла полна.Ты, как все, хозяйка дома,только дом твой – вся страна!

Аннушка приехала домой

Аннушка приехала домой.Было очень холодно и лунно.Белый след оставил за кормойтеплоход «Парижская коммуна».Взвизгнуло в уключине весло,приналег гребец что было силы.Грузную завозню понесло, –каждый раз на стрежне их сносило.На горе в три яруса огни,на отшибе светится окошко…Это, Аннушка, твое.Взгляни,за оврагом в лопухах дорожка…Вот ольха блеснула под бугром,на тропинку резко тень бросая…Вот родник…Сюда, гремя ведром,прибегала девочка босая…Где румянец пухлых детских щек,две косички, узенькие плечи?– Здравствуй, добрый старый родничок,дай-ка выпить в честь счастливой встречи!.. –Всхлипывая, в незнакомом платье,на крылечко выбежала мать.– Господи, вот радость-то!А батябакены уехал зажигать.Заскучала, ласточка моя?Хорошо у вас, а все не Волга!Чай, опять ты, дочка, ненадолго,будто дело не потерпит дня! –…Тысячи помех преодолев,видный гидротехник из столицывозвратился с юностью проститься,напоследок из ключа напиться,поглядеть, как лунной мглой дымитсядна речного будущий рельеф.Сколько раз на картах ей самойзачеркнуть пришлось деревню эту…На три дня, наездившись по свету,Аннушка приехала домой.

Стихи о любви

…Он громко с главным инженером спорил –расстроенный, багровый человек.На всех глядел он с неподдельным горемиз-под опухших от бессонниц век.– Она еще поправится! –твердил он. –У ней еще, поверьте, хватит сил! –Как будто бы о ком-то очень милом,приговоренном к гибели, просил.Он был готов заплакать как мальчишка,тряся упрямо лысой головой…А дело шло всего о старой вышке,о скинутой со счета буровой……Рустам Али (тридцать второго года)работал ночьи день,и снова ночьв такую дьявольскую непогоду,что катерок отшвыривало прочь.Промок до нитки и оглох от ветра,от качки тошно стало на душе…Его никто не заставлял.Но это,как он сказал,«в характере уже».…А инженер пришел, когда светало.Он мог бы спать. Но все-таки не спал.Он вновь проверил сухость аммонала,взглянул на штольни, осмотрел запал…У горла билась жилка торопливо.Он все шагал и глаз не мог закрыть.И все ему казалось – силу взрывавозможно сердцем удесятерить.Все рассказать, все вспомнить – жизни мало.Тесна бумага, и слова сухи.Я до сих пор еще не написалаоб этом настоящие стихи,чтоб мне не стыдно было подарить ихсвоим друзьям, которые везде,стихи такие, чтобы даже критиких не назвал «стихами о труде».Пренебрегая дружеским советом,сто раз проверив доводы свои,я все-таки настаиваю:этостихи не о труде,а о любви!