Шорох шагов за спиной заставил обернуться.

Ко мне направлялся Алексей, одетый в свою обычную клетчатую рубаху и старые потёртые джинсы. Наваждение не прекращалось.

— Что сидишь скучаешь? — спросил Алексей. — Видами любуешься?

— Не знаю, куда идти, — ответил я. — Бреду по какому-то замкнутому кругу. Куда бы ни пошёл, всегда возвращаюсь в начальную точку. Вот и сижу. Всё равно смысла нет. Кому нужно, те меня найдут. А ты что тут делаешь? Ты разве не того?

— Есть немного, — водитель вездехода уселся рядом на песке и тоже принялся созерцать руины.

— А я?

— Что «я»?

— Я умер? Как думаешь?

— Кто ж тебя знает? Возможно… в некотором смысле.

— И как же это можно умереть в некотором смысле?

— Там всё умирает в некотором смысле. Там смерть — и не смерть вовсе, а лишь звено в непрекращающемся цикле бытия. А тут смерть — это смерть, конец всему. Здесь любая живая клетка становится пустой, лишается жизненной силы. Люди создали смерть, и смерть теперь заражает всё вокруг.

— Это просто рассуждения, — вздохнул я. — А разглагольствования мне неинтересны. Я хочу понять, что со мной произошло и происходит. Почему вижу это? — я обернулся, словно зная, что окажется за спиной.

Вместо окаменевшего ствола дерева, на пригорке росла берёзка, под которой были могилка и крестик. То же самое я видел в Старой Руссе, только теперь листва опала, и тонкие ветки мелко дрожали на промозглом ветру.

— Порой две версии реальности слишком близки друг к другу, — отрешённо произнёс Алексей, глядя вдаль. — Что-то вмешалось в естественный ход вещей. А ты до сих пор живёшь своей старой судьбой.

— Так я мёртв или жив? Может, я сейчас в аду или про что там попы болтают?

— А какая разница? Что изменится от ответа на этот вопрос?

— Ты и сам не знаешь. Ты — всего лишь глюк.

Алексей рассмеялся:

— Ну знаешь ли… Зачем тогда задаёшь мне вопросы, если я просто глюк? Как глюк может тебе что-то ответить разумное?

Действительно, подумал я, как? Пожалуй, всё-таки не стоит общаться со своими галлюцинациями. Толкового они ничего не скажут.

— Да и вообще, — продолжал Алексей, — у вас, аристократов проблемы какие-то вечно не от мира сего. Вот у меня беда: кто теперь семью будет содержать, кто сына учиться отправит? А у вас: жив, мёртв. Тьфу, ерунда какая-то.

— И то правда, — согласился я.

Следующие несколько минут мы сидели молча.

— В тебе образовалась пустота, Артём, — наконец заговорил Алексей. — Она тебя поглощает. Ты теряешь самого себя. Ты просидел тут полдня, а много ли помнишь? Много ли помнишь из того, что произошло за последние сутки? Ты всё забыл. Твой разум помрачился, и теперь ты разговариваешь с тем, кого не существует.

— Но почему?

— Вернись домой. Всё узнаешь.

— Ты уверен?

— Ровно настолько же, насколько уверен ты сам.

— Вот же срань, — выругался я.

Алексей тихо рассмеялся.

— Я уже полгода пытаюсь выяснить, что со мной случилось в Волыни, — посетовал я. — Кого только ни спрашивал — все молчат. Как будто весь мир сговорился ставить мне палки в колёса, чтобы я не получил ответы. Что за тип с фиолетовыми глазами преследует меня? Что ему надо? Ещё и бабуля про какой-то ритуал трындела, который со мной провели в детстве… И ничего не рассказала — померла, как будто назло. Я потерялся в этой жизни. Меня на части рвут. Раньше такого не было… — я вздохнул и уставился на линию горизонта, где синела полоска неба, очистившаяся от туч.

Алексей молчал. Когда я обернулся, рядом его не оказалось.

— Ну чего приходил? — пробормотал я, поднялся и побрёл по склону холма, огибая руины.

— Я ещё здесь, я жив, я существую, — твердил я, ковыляя вперёд навстречу порывам ветра и пытаясь снова не проворонить то мгновение, когда реальность обратится в сон, если, конечно, я до сих пор не бредил.

А ведь могло быть всякое. Я брёл по какой-то неявной и очень тонкой грани, отделяющей одно состояние от другого, хотелось удержаться и не провалиться опять в хаос безумия, не потерять себя, отдавшись во власть пустоте.

А тучи плыли по небу, и светлая полоска на горизонте становилась всё шире и шире.

С пульта я включил в палате свет, оделся, а потом долго сидел на кровати, привыкая к тому, что вокруг — обычный «живой» мир. До сих пор перед глазами стояли серые пески, до сих пор тревога бередила душу. Однако она становилась слабее, постепенно уходила, и я возвращался к нормальной жизни. Вчера было ещё тяжело, сегодня, кажется, стало полегче. Хоть что-то радовало.

Я находился в медблоке, в индивидуальной палате, куда меня поместили после того, как позавчера вытащили из аннигилированной зоны, где я провёл больше суток.