– Какими ответами? Зачем это… все нормально у меня, только курки вон.

– А не скажи, – дед без церемоний подвинул товарищей и присел на бревно. – Неужто не задавался ты вопросом, за какие-такие прегрешения тебе кара эта ниспослана? А то, что третий день солнце поля жарит, а на небе ни облачка? Того и гляди пожары начнутся, ни лесов со зверьем и ягодами, ни полей с зерном не останется… тьфу-тьфу, – мужики повторили за дедом и отплевались через левое плечо, постучав по сараю.

– Ну, крупица истины в этом, конечно, есть …, – Игнат почесал затылок и уставился в темнеющий за околицей лес.

– Да, погоди ты, Игнат, не перебивай! Продолжай, дед. Дык к чему это ты клонишь?

– Смотрю я, дела вам нет до бредней старика. Раз уж вы смирились с грядущей голодной зимой – то я пойду. Я свое уже пожил, – начал привставать с бревна Похмел, лукаво улыбаясь себе в усы. Тяжелая рука Данко опустила его за плечо на место и резво наполнила стакан самогоном. Дед не спеша, как бы делая одолжение, выпил и продолжил: – Вомпэр в селе завелся, не иначе, – звонко хлопнул рукой по ноге Похмел. Мужики вздрогнули, в соседнем дворе протяжно закричал петух.

– Побойся Богов, дед! Откедова ему тут взяться? Новых людей на селе не видели еще с зимы… – отмахнулся Игнат.

Похмел, возмущенный таким неверием, тут же выдал:

– Да с чего же вы взяли, что вомпэр токмо человеком может быть?! Вот от необразованности люда деревенского и все беды. Вам любой знахарь али ведьмак скажет, что вомпэр телом любого зверя крупнее лесного кота овладеть может. Вот ты, Данко, кобыле своей новой под губу смотрел, клыки упрятанные не видел?

Мужик несмело покосился в сторону хлева на другом конце огорода.

– Да не успел я… ведь не дается, гадина, чуть было палец не откусила, – Данко продемонстрировал толстый, но совершенно здоровый палец.

– А скажи ка мне, не тогда ли ты нашел и привел эту скотину к нам в процветающую деревню, – тут Похмел, конечно, преувеличил, – когда началась эта проклятая жара?

– Дык вся округа знает, что три дня назад, ближе к вечеру, а потом вот жара и началась… – Данко и вовсе побледнел, осознавая ужасную истину.

– Ясно. А на третью ночь лошадь курок твоих и пожрала, ведь никакой овес не утолит жажду крови! Гляди, скоро и корову высмокчет, а там и до людей недалече. Ты бы хоть задумался, Данко, откуда на опушке взяться оседланной кобыле? Как пить дать, хозяин сгинул в лесу. А обычную домашнюю лошадь уже давно бы волки сожрали, если только нечисть лесная не добралась до неё первой….

Всепоглощающий ужас заполонил души мужиков… потом подоспела пьяная злость, а за ней и необоснованное бесстрашие. Данко вскочил с места, расправил плечи и выдал речь, достойную полководца на поле брани:

– Да чтобы я, смердюковский мужик, ига темного убоялся? Вомпэра паршивого?! Да чтобы я отдал свою деревню родненькую твари поганой на растерзание? Нет места нечисти гадкой в сим славном месте, Богами поцелованном! – мужик схватил вилы у сарая, вторые вручил своему боевому товарищу, который видно тоже воодушевился на смертный бой. И ринулись они за калитку созывать народ. Ибо вдвоем идти в хлев —верная гибель.

Дед Похмел хмыкнул, подобрал с травы забытую бутылку самогонки, сунул её за пазуху и пошел восвояси.

Тусклый свет пробивался ко мне сквозь мутную пелену нездорового сна. Свет пришел не один – за ним последовал отвратительный шум в ушах и нарастающая сдавливающая головная боль, которая сковала мои попытки приоткрыть глаза или сделать малейшее телодвижение. Пахло водой, грязью и травой, на которой, судя по всему, я лежала не первый час. Постепенно натужно приходя в себя, мой разум все более ясно улавливал доносящиеся голоса извне. Писклявые, будто детские, но с несвойственным детям тоном рассудительности.

– Если не мы, так другие такую ценную находку унесут себе в нору! Ты глянь, какая тушка свежая. Без шерсти, кожа белая тонкая…

– Да ты поближе понюхай. Чуешь, ненатурально как смердит? Отравой, не иначе! Зуб даю, что это шмарыги нам подкинули, абы потравить и болотце наше себе прибрать!

Смердит. Нет, ну вы слышали этих ценителей прекрасного? Это, между прочим, мои любимые духи. Я попыталась подать признаки жизни, вернее, высказать возмущение по поводу их парфюмерных вкусов, однако, всё что у меня получилось из себя выдавить – это вой полоумной старой собаки на смертном одре. С титаническими усилиями я открыла один глаз и, прежде чем снова погрузиться во мглу, лицезрела удирающие со всех ног две мохнатые кочки не более полуметра ростом, которые с надрывом визжали, как молочные поросята.

Как я оказалась в столь неоднозначной ситуации? Частично предположить я могла. Начнем с того, что я проклинаю это чудесное, но несвойственное моей натуре решение посмотреть красоты необъятной Родины. Жила бы себе, как прежде и бед не знала. Нет ничего антисоциального в том, чтобы быть затворницей и черт с этой проходящей молодостью! Зато сейчас я бы не лежала одна без сознания в неизвестном диком месте за восемь тысяч километров от дома. Хорошо еще, что не зима, а то мой хладный труп уже давно украсил бы местные пейзажи. Нет, я не экстрималка и ехала сюда, как приличная девушка, туристической организованной группой на красочный и самобытный праздник Ивана-Купала. Широкие прозрачные реки и захватывающие дух заповедные леса. Молодежь в вышитых льняных рубахах и сарафанах, венки из местного разнотравья на головах… а к вечеру – вздымающиеся до самых звезд костры. Сарафан я наотрез одевать отказалась – выглядела в нем как барыня, отъевшаяся на заморских пряниках, а вот венком не побрезговала. Наш костер возвышался на небольшом земляном пригорке над рекой. Сумасшедший темп хороводов и легкая медовуха, которую разливала какая-то дородная дама из своего термоса, подарили мне незначительное головокружение.