Наше с братьями тройное танго оказалось диким и безудержным, полным страсти и ревности, столь же сумасшедшей, как и похоть. Два года мы ссорились, орали друг на друга до хрипоты и находили компромиссы в постели. Засыпали мокрые, обессиленные, счастливые или злые — когда как. Это была пляска на краю вулкана, выпускающего огненные гейзеры. Закрывая глаза, я вижу те годы окрашенными алым — в цвет возбуждения, в цвет ревности. В любовном треугольнике найти равновесие непросто. Особенно, если одни из углов так и норовит отвалиться.

Два года понадобилось, чтобы понять: я влюбилась не в реального человека, а в образ, созданный моим воображением. Потеряла голову от Тёмного Князя, загадочного незнакомца в маске, и всё это время упорно искала его черты в обычном земном враче. Но Роман Сергеевич умел не только иронично улыбаться и ночами вбивать меня в матрас — он гонял на байке и, как обычный смертный, пил пиво перед телевизором, вместо элегантных демонических камзолов носил растянутые свитера и ни в какую не желал соответствовать выдуманному образу.

Если с Романом мы постепенно отдалялись, то с Антоном, наоборот, привязывались только крепче, врастали друг в друга, проникали под кожу, становились единым целым. Со временем мы спаялись так плотно, что даже прослойка воздуха между нашими телами казалась лишней. И третьему пришлось уйти.

Роман Сергеевич уехал на север, причём на север другого континента. Это не было бегством от неразделённой любви, поиском забвения, попыткой как можно дальше оказаться от женщины, отвергшей его, и на расстоянии залечить душевные раны. Его чувства также сошли на нет. Сырым осенним днём, прощаясь в аэропорту, мы поклялись остаться друзьями, но с тех пор ни разу не встретились, не созвонились, не обменялись посланием — ни настоящим, ни электронным. Каждый пошёл своей дорогой: мы с Антоном вместе, Роман — в одиночестве.

Не последнюю роль в нашем расставании сыграл Никита. Мальчик рос, задавал всё больше вопросов, обнаруживал опасную проницательность. Я чувствовала приближение момента, когда скрывать правду станет невозможно, и понимала: благополучие сына превыше всего, а значит, нашим играм пришёл конец. Никиту я полюбила как родного и хотела стать ему хорошей мамой. Хотела стать мамой не только ему. В тридцать семь пора задуматься о настоящей семье, а не прятаться по углам, боясь травмировать ребёнка своими нестандартными отношениями. Пока мы оставались втроём, у нас не было будущего.

Антон сделал мне предложение у окна в зале ожидания, как только самолёт Романа поднялся в воздух. Никита тоже был там. Малыш отложил на лавку планшет, обнял меня за талию, посмотрел в глаза и спросил: «Мама, как думаешь, а моя настоящая мама, которая на небесах, обижается на меня за то, что тебя я тоже люблю и называю мамой?» 

Всхлипнув, Антон судорожно притянул нас обоих к груди, и я, растроганная, заплакала.

— Нет, милый, вовсе нет. Твоя мама хочет, чтобы ты был счастлив. 

* * *

С Маринкой и Максимом мы столкнулись в парке у пруда с утками — это было неизбежно, рано или поздно мы бы где-нибудь встретились.

Светило солнце, играло бликами на воде. Никита кормил птиц хлебным мякишем. Алинка под руководством отца совершала свои первые шаги. Улыбаясь, я снимала её достижения на камеру мобильного телефона, а в это время по тропинке мимо нас проходила ругающаяся парочка. Они так яростно спорили, что я повернула голову, привлечённая громкими криками, и наткнулась на знакомые лица. Наши с Маринкой глаза встретились. При виде меня, стоящей на коленях перед годовалой дочерью, бывшая соперница замолчала. Затем густо покраснела: Максим продолжал орать на неё, не стесняясь в выражениях и не замечая ничего вокруг.

Призраки моего прошлого поравнялись с нами и двинулись дальше, исчезая за деревьями. А настоящее в лице Никиты и Алинки со смехом повалило меня на траву.

— Мама, поиграем?

Конец