Коммуна победила лишь потому, что ей удалось поднять на знамена святую для каждого нормального вояки идею национальной независимости. Белая гвардия со всем мученическим пафосом охотно делила фронт с немецкой, польской, англо-французской и прочей заинтересованной сволочью. Именно на весну 18-го, когда казалось, несметная сила международной коалиции вот-вот сметет пеленочное народовластие заодно с суверенитетом, пришелся массовый приток старого офицерства в красные части. Помимо самородков Антонова-Овсеенко, Фрунзе и Ворошилова, главными фронтами войны – Южным, Северным, Восточным и Западным – командовали сплошь преторианцы: генерал-лейтенант Егорьев, генерал-лейтенант Надежный, генерал-лейтенант Парский, генерал-майоры Ольдерогге, Сытин, Свечин, полковники Каменев, Шорин, Егоров, Гиттис, Петин и Вацетис. Стратегическое планирование в РВС осуществлял полковник Шапошников, во Всероглавштабе работали генерал-майоры Лебедев и Раттэль, а верховодил ими брат ленинского секретаря генерал-майор Бонч-Бруевич, фактически и занимавшийся мобилизацией надежных ветеранов. Красный флот с нуля создавали контр-адмиралы Альтфатер, Немитц и Зеленой; даже старик Брусилов, единственный успешный военачальник Первой мировой, выпускник Пажеского корпуса и участник аж последней русско-турецкой войны, с 1920-го председательствовал в Особом совещании при главкоме вооруженных сил, а после до самой смерти служил генеральным инспектором Красной Армии. «Крышевал» же старую гвардию не кто иной, как наркомвоенмор Троцкий, нещадно критиковавшийся 8-м съездом РКП за «принижение роли армейских комиссаров» (комиссарство, как известно, и было создано для догляда за военспецами; претензии съезда прямо указывали на то, что ортодоксальный левак Троцкий во имя дела окорачивал своих и не давал горластой дилетантщине совать нос в дела профессионалов). Это и был высший комсостав РККА, ее до сих пор не разгаданная военная тайна.

Судьбу войны в действительности решил каменевский Восточный фронт, помешавший южным корпусам Деникина и сибирским чехов и Колчака соединиться на Урале. В плане исторического признания Сергею Сергеевичу, пять лет возглавлявшему вооруженные силы, чертовски не повезло. «Нехорошая» фамилия при отсутствии всякого родства с Л. Б. Каменевым-Розенфельдом до и после смерти клала на него отпечаток ревизионизма, уклонизма и утопизма. К тому же ему посчастливилось умереть от сердца в 1936-м, за год до разгрома штабов; уже в 37-м его прах был без шума изъят из Кремлевской стены, а имя вычеркнуто из революционных святцев. Таким образом, он не попал ни в ближний пантеон доверенных маршалов типа Буденного с Ворошиловым, ни в белую книгу мучеников. Популярная историческая наука этого человека не знает вовсе, академическая – знает, но молчит (вскользь он был упомянут лишь в паре вузовских учебников-2002).

Резюме. Как ни относись к марксизму, террору, Рабкрину и электрификации всей страны, – в войнах принято величать победителей, а не драпмейстеров. Участие в красных победах звезд высшей военной лиги камня на камне не оставляет от новейшей теории о поганках-большевиках, насланных на святую Русь в пломбированных вагонах. Красивая на бумаге идея всеобщего благоденствия не сработала в числе прочего из-за своей исходной кадрово-кухарочьей хромоты – но ставили ее настоящие профессионалы, редкие на Руси мастера боя, дипломатии, просвещения и финансов, которым по русскому обычаю досталась плохая доля и незаслуженное забвение. Трудно вообразить, что б осталось от Москвы, от Расеи, не соединись тогда люди в профессорских бородках с людьми в усах и пропусти к столицам чужие и свои «освободительные» армии.

Югославия б от нее осталась, и больше ничего.

«Чапаев», 1934. Реж. братья Васильевы

«Чапаев» – редкое кино, где восставшие массы явлены тем, чем и были: неуправляемым сбродом, который то драпает гурьбой, то, окрыленный комиссарской бранью и револьвером, скачет в атаку с утроенной энергией.

Белые, удирающие при первой пулеметной стрекотне, надо сказать, выглядели не лучше.

В этих условиях несказанно возрастали роль и вес личности в истории, которые марксистская наука склонна всячески преуменьшать, называя такой трюк диалектикой.

Прилетал, как вихрь, на птице-тройке чудо-атаман, произносил энергичное-непечатное и вел гопоту назад расширять жизненное пространство – как Ермак Тимофеевич в первой песне, ермоловский казак, отгоняющий черна ворона, – во второй и сын, зарезавший сам себя, в третьей.

Так сочинялось великое прошлое и снималось великое кино, идущее глубоко вразрез с подлинной и многажды переписанной историей Гражданской войны. История гласила, что именно на участках, где царила запорожская гуляйпольщина-атаманщина-улялаевщина, Красная Армия терпела самые чувствительные поражения, а то и веселые мятежи с образованием карликовых квазиуголовных республик у себя по фронту. Все их вожди носили папаху, биноклю, бурку-шпоры, держали свиту и полюбовницу в кубанке. Все любили отрывистые чапайские приговорки типа «наплевать и забыть», «ша» и «врешь, не возьмешь». Все норовили сверкнуть чумными очами и по-наполеоновски припечатать пятерней карту мира – отчего их всех в дальнейшем с успехом играл артист Евгений Матвеев, косноязычный от спирающего грудь темперамента. И только там, где эту разбитную жар-птицу удавалось взять за хвост посланцам Троцкого – военспецам с комиссарами, где к азиатской пассионарности добавлялись дисциплина, связь и мобресурс, начиналось пресловутое триумфальное шествие Советской власти. Пронумеровав, обмундировав и застроив добровольческие партизанские шайки, РККА стала регулярной и начала давать жару автономным, не имевшим единого управления белым армиям. Подавляющее большинство старательно забытых командующих красными фронтами было выпускниками Академии Генштаба в полковничьих и генеральских чинах; Фрунзе с Ворошиловым смотрелись на их фоне самозванцами (последний – к тому же и бездарным).

Русскому народу на все это было наплевать и забыть. Он исстари не любил узду и вожжу, а любил сознательное волеизъявление свободного гражданина (то есть ту самую беготню босиком от чехов и обратно). Он помнил, что Наполеона прогнали не войском, а партизанщиной, что в Первую мировую отличился казак Козьма Крючков и больше никто и что злыми комиссарами были латыши, мадьяры и евреи, которых в войну приходилось терпеть и которых только в мирное время прижал к ногтю товарищ Сталин (из-за чего мы чуть не проиграли Вторую). Русский народ, от века героизировавший разбойников, хотел не счетов, застегнутых пуговиц и устава внутренней службы, а шашки в стол, шапки оземь, блатной истерики и хрумканья яблок с проплевом на пол (эту манеру в дальнейшем с успехом перенял Н. С. Михалков – и в «Свой среди чужих, чужой среди своих», и в «Жестоком романсе»). Наверху его очень даже поддерживали, двигая к руководству армией не стратегов, а рубак – Буденного, Ворошилова и Тимошенко.

Противостоять совокупному напору вождей и масс братья-режиссеры со всей их старорежимной внешностью все же не смогли. Комиссар хоть и держался соколом, хоть и переломил и обтесал народного любимца, а по очкам проиграл ему с разгромным счетом (хорошо хоть, в анекдотах остался как образец здравого смысла и алкогольной независимости). Чапай – вылетающий наперерез казачьей лаве по параболической траектории неуч, бузотер, охальник и плут – заслуженно возглавил все возможные рейтинги популярности. Только когда Фурманову удалось его причесать и переодеть во френч, белые смекнули, что амба, их взяла, кончилось волшебство и нет больше сказочного богатыря Василь Иваныча, который одной шашкой и чугунком с картохой закидывал целые офицерские батальоны. Тут и конец настал легенде, а может, наоборот – начало. Три песни пел Иваныч – все три не допел. Утопили его, как Ермака в речке, на гостеприимной казахской земле (город Лбищенск, ныне Чапаев, это, между прочим, территория Западного Казахстана – так что русский народный герой ныне покоится в чужой земле).

Раньше-то на распоясанного Василь Иваныча с антоновкой за щекой и рубахой из порток – руки у них были коротки.

Не тронь дичка, проклятые мичуринцы.

«АдмиралЪ», 2009. Реж. Андрей Кравчук

У Довлатова была легенда о горском дедушке, полном вселенской гордыни человеке-кремне, который всем стихиям наперекор, в молниях и ураганах орал с утеса: «Какэм! Абанамат!» – и грязно ругался.