Ефросинья не спала.

Она всегда ждала возвращения Давида. Странный, не понятный ей самой ритуал, не то вызванный беспокойством, не то желанием удостовериться, что муж, несмотря ни на что, ночевать приходит домой. Да и засыпать с ним было правильно, надёжно, уютно. Странное чувство особенно для человека, привыкшего спать в одиночестве.

В этот вечер супруг задерживался. Сначала она убеждала себя, что все хорошо, потом проснулась ревность, а после тревога. Фрося оделась и несколько раз порывалась идти в княжий терем, потом представляла, какой идиоткой будет выглядеть, и снова садилась на кровать. Пыталась читать, но строчки петляли, старалась уснуть, но мысли сменялись одна за другой, не давая покоя. Вот так и просидела всю ночь, вцепившись в собаку. А когда дверь скрипнула, подскочила, не зная, обнять или накричать, выплёскивая страх. Видимо, эмоции слишком отчетливо были заметны, потому что Давид замер, удивленно вглядываясь в лицо, а потом подошел и молча обнял. Фрося прижалась к колючему шерстяному кафтану, и слезы облегчения выкатились из глаз. «Чёртов муж, который пропадает на всю ночь! Чёртов мир без смарт-браслетов и нормальной связи! Чёртова ревность, неизвестная доселе! Чёртов страх опять потерять того, кто стал дорог!»

— Ладушка, ты чего? — Давид не ожидал такой реакции. — Обидел кто? Фрося прикрыла глаза, успокаиваясь, и отрицательно покачала головой.

— Все хорошо, — сипло ответила она.

— Ой ли, — Давид погладил супругу по мокрой щеке, утренняя горечь постепенно отступала.

— У тебя кровь на руках и рукаве, — заметила Фрося и отстранилась. — И костяшки разбиты. Случилось что?

— Боярин Богдан с Верхуславой случились, — криво усмехнулся сотник. — Или ты думала, что я забыл твой рассказ?

— Я думала, что ты не поверил мне, — пожала Фрося плечами, потом подняла глаза, полные страха, и почти шепотом спросила:

— Ты убил их?

Давид посмотрел на свои руки и отрицательно покачал головой.

— Таким смерти мало. А брат отпустил одну в монастырь, а со второго виру взял.

Фрося вздохнула.

— Плохо это.

Давид хмыкнул.

— Князь живет по христианским заповедям, стараясь прощать врагов своих.

— Видимо, приходится прощать врагов, когда не имеешь достаточно сил, чтобы уничтожить их, — пожала плечами Ефросинья.

Тот разговор глубоко засел в памяти сотника, вспоминал он слова и думал, что совершенно права супруга. И ещё о том, что сегодняшняя слабость княжеская может обернуться большими бедами в будущем.

Зима шла размеренным ходом. Для всех рук в усадьбе находилось дело, никто праздно не сидел. Раз в неделю супруги ездили в Герасимки да в удельные земли, принадлежащие Давиду. Проверить, у всех ли тепло, сыто. Все ли живы, всё ли спокойно. Правда в первый раз супруг опешил, когда узнал, что его благоверная в своё село собралась, да попытался не пустить. Куда?! Одной, зимой в седле?! В своём ли уме?! Фрося тоже встала в позу, объясняя, где она видела патриархальный деспотизм и домостройные замашки. Потом пришлось объяснять, что это такое, а после уже и не до ссоры стало. По примирению Давид приказал запрячь две лошади, и отправились они вместе. И если староста Герасимок привык к частым визитам хозяйки, то в других сёлах случился переполох.

Потому сотник решил, что поездки нужно сделать регулярными. Глядишь, и воровать перестанут, а то Ефросинья смотрит на бледнеющих селян, хохочет да приговаривает: «Земля наша богата, порядка в ней лишь нет[3]».

Год истончился. Солнце погибло и возродилось вновь с Рождеством Христовым. В святочную неделю гуляний, ближе к вечеру, на двор к сотнику на крепконогом жеребце прибыл Жирослав. На парне кафтан зелёный, мехом подбитый, шапка-оплеуха небрежно на бок сдвинута, рукавицы за поясом, сапоги красные, спереди гармошкой присобраны, в руках плётка с соколиной головой. Красавец, хоть и рожа в шрамах. Выскользнул из седла, словно рыба из рук. Давиду поклонился, Фросе кивнул, Ретке подмигнул.

— Мир дому вашему, — спрятав улыбку в усах, поздоровался боярин.

— И ты здрав будь, — ответил Давид. — За жеребцом обещанным приехал?

— За кобылкой, — поправил отрок и хитро взглянул на сотника. Давид удивленно приподнял брови.

— Кажется, я тебе жеребца необъезженного обещал?

— Правда? Запамятовал, но зимой, говорят, коней в стойлах лучше держать, а девиц у печи.

— Ах вот оно что! — начал понимать, о чем речь хозяин. — Ну что ж, зайди в дом, обсудим.

Но Жирослав не тронулся с места. Давид хмуро посмотрел на парня, чего он ждет?

— А Ефросинья Давыжая пригласит меня гостем быть?

Фрося удивилась: с чего бы ей отдельно от мужа боярина приглашать.

— Заходи, — тем не менее прозвучало в ответ.

Жирослав зашел, но раздеваться, разуваться не стал. Остался на пороге.

— Ну, что ты мнешься? — поторопила Фрося гостя. — Раздевайся, проходи, ужинать будем.

Гость разулыбался, как кот, залезший в подклеть, поклонился хозяйке в пол.

— Спасибо за дозволение, — буквально промурлыкал Жирослав и начал снимать кафтан да шапку. А Давид наконец понял, отчего гость ведет себя так, а главное, кого сегодня сватать будут. «Убью гаденыша!» — пришла и осталась здравая мысль.

Сели за стол. Во главе хозяин, Ефросинья справа, гость слева, Юрий подле гостя, Ретка рядом с матушкой крёстной. На лавке ёрзает, глаза в стол, сама пунцовая.

— Ну, что тебе на месте не сидится? — сурово посмотрел на девушку Давид. — А ну иди на кухню есть, не твоих ушей разговор.

Фрося недоуменно посмотрела на мужа, а потом на девочку: та вместо того, чтобы обидеться, расцвела. Схватила тарелку и вылетела из гридницы, только пятки сверкнули. Проводив ребёнка взглядом, Ефросинья вновь посмотрела на присутствующих. Давид хмурится, Жирослав улыбается, Юрий моргает удивлённо. Кажется, каждый в комнате понимает, что происходит. Кроме неё.