Ходит Давид на пиры один, не пропускает. Сидит, ол потягивает, не столько пьет, сколько по усам да бороде на пол сливает. Вид хмельной, смотрит на гостей, взгляд скользит, ни на ком не останавливаясь, не вглядываясь. Утомится, глаза прикроет, и неясно, то ли дремлет сотник, то ли нет.

Поздний час. Ушел князь Владимир в опочивальню, и люд весёлый понемногу расходиться начал. Среди первых откланялся боярин Богдан. После, сильно припадая на изувеченную ногу, покинул гридницу Илья-воевода. Горделиво поднялась Верхуслава, кивнула вежливо гостям и ушла к себе. Постепенно погасли светильники, смолкли гусляры. Пора и Давиду покидать княжий терем да идти к своей печи, к жене ласковой. Ан нет, сидит воин, то ли пьян упился, то ли устал от хлопот домашних, то ли ждет красотку из голубок, подружек княгини.

Вот уже нет никого, только пара гостей по лавкам растянулась. Храпят. Смолкло все в тереме княжеском, погасли огни, лишь огарок свечи возле сотника поблёскивает, бросает тени кривые. Открыл глаза Давид, пламя встрепенулось, отразилось в зрачках. Поднялся воин одним легким движением, шагнул бесшумно. Не человек идет, пардус крадётся.

Возле покоев Верхуславы на полу дремала девка-холопка. Давид приблизился вплотную, рот рукой зажал. Та вздрогнула, глаза открыла, но признав сотника, едва заметно кивнула, а после тихо забрала свечу из его рук да отползла прочь.

Давид, не медля ни минуты, выбил плечом дверь. Слабый металлический засов жалобно звякнул и легко вылетел из брёвен. В два прыжка настиг воин чужое ложе, оторвал от княгини ничего не успевшего сообразить гостя и одним ударом в лицо погасил несчастному сознание. Верхуславе хватило ума не визжать. Она вскочила с постели, нагая, растрепанная, схватила со стола нож и прошипела:

— Не приближайся, убью!

Давид хмыкнул и куда-то в темноту спросил:

— А что у нас, брат, с прелюбодейками делают?

— Бреют налысо и заставляют, в чем мать родила, телегу тащить, — прошелестело от двери, и в одрину зашел князь Владимир. Опустился устало на резной стул и негромко продолжил: — А можно к забору привязать да дёгтем измазать.

Верхуслава выронила нож, осела на пол и протяжно на одной ноте завыла. Князь вздохнул, а потом кивнул на распластанное тело.

— Ну и кто это?

Давид снял с себя кожаный пояс да крепко связал ночного гостя. После перевернул его на спину, чтобы полюбоваться. Из носа боярина Богдана текла кровь, обильно поливая всё вокруг.

— Так я и думал, — брезгливо произнес Давид. Поднялся, подобрал нож с пола, бросил княгине рубашку. — Срам прикрой.

Верхуслава резко перестала выть, поднялась, натянула предложенную одежду и зло выплюнула:

— Ничего вы мне не сделаете. Я дочь боярская, а не какая-то безродная из лесу. За моим отцом сила и немалая. Он не простит тебе, супруг мой, позора.

Владимир посмотрел на Давида почти виновато. Права чертовка, во всём права. Сила за боярином Позвиздом и другими думными мужами. Не стерпит старик обиду. Не сейчас, так потом придумает, как люд поднять. Не хотелось князю ссориться с боярами, не хотелось ослаблять внутренней распрей город.

А потому верно говорит Верхуслава, не будет казни[2] публичной. И с боярином Богданом что делать, тоже неясно. Сам из рода знатного, да ещё и зять боярина Ретши. Публично опозорить Верхуславу — это с тремя знатными родами поссориться. А никак не ответить на обиду — позор на собственную голову. Князь устало потёр виски и не столько крикнул, сколько проскрипел в темноту:

— Надья!

В дверном проёме тут же появилась та самая холопка, что под дверью спала.

— Бегом к Митрополиту. Поклонись от меня и нижайше попроси прийти в мой хоромы. И пусть возьмет всё, что нужно для пострига.

Эта речь окончательно утомила Владимира, и он прикрыл глаза. Смотреть на растрёпанную супругу и разъяренного брата сил уже не было.

Давид возвращался домой в предрассветный час. Рядом храпел, ведомый под узду конь. Под тонкой подошвой ботинок хрустел снег. Колкий ветер впивался в лицо. Тяжелые думы терзали сотника. Одна другой хуже. Сегодня ночью у брата была возможность уничтожить три сильных боярских рода. Превратить свое бесчестье в победу, укрепить свою власть. Дружина и церковь поддержали бы. А вместо этого Владимир распустился с женой, постриг её в монахини, взял сорок гривен с князя Богдана за блуд и… всё. Давид не заметил, как с силой сжал лошадиную узду. Металлическое кольцо не выдержало и лопнуло под его руками. Ну как так?! Ради власти, даже ради призрачной надежды на власть люди были готовы на всё: клеветать, обманывать, убивать. А потому ответ на такие действия всегда должен быть молниеносный и жёсткий.

Сказать по правде, Давид сначала не поверил Фросе. Выслушал и решил, что супруга таким образом отомстить решила. Брату — за позор, Кирияне — за навет. Или поссорить их с Владимиром захотела. Мало ли распрей из-за жен начиналось. Но Господь уберег от обидных слов, за которые потом было бы стыдно. А после сотник решил проверить, может, действительно правду говорит. Проверил. И вроде радоваться надо, что Ефросинья права оказалась, а на душе гадко так, что аж горечь во рту.

Придя домой, сотник скинул плащ и, стараясь никого не разбудить, тихо поднялся наверх. Толкнул дверь в ложницу и напоролся на встревоженный взгляд.