Инна не изменилась в лице, но слишком сильный удар ножом — и поврежденный желток внутри скорлупы уже расползался в белке, и Инна быстрым движением вылила это все во вторую миску, к желткам, и взяла следующее яйцо, и ничего этого Надя не заметила, а продолжала говорить:

— Ну и я. И я вроде тоже… ничего. Инна Николаевна, вот с вами об этом можно поговорить. Вы же нормальный человек, западный. Не то что моя мама. С девчонками я тоже никогда об этом не говорю. Они вечно треплются по всему факультету, кто с кем и как. А про Леку вообще такие слухи ходили…

— Какие?

— Совершенно разные. Галка говорила, что он ни одной девчонки не пропускает, а Иришка — наоборот. Мол, дурак закомплексованный, импотент, наверно. Я-то думаю, что она за ним бегала, а он ее послал, вот она и злится, — засмеялась Надя.

— А ты их не слушай. Ты же с ним. Зачем тебе доверять чужим людям?

— Да это все давно было, когда мы еще только познакомились. Все меня уговаривали: не спи с ним, он тебя бросит, он вон какой красавец. А потом, когда поняли, что мы уже живем, вообще говорить перестали. Леку же все боятся.

— То есть как — боятся? — Инна разбила последнее яйцо.

— Ну, не боятся. Но… побаиваются… как вам сказать. Леке лишнего слова не скажешь. Он не отругает, но так взглянуть может… Он вообще очень замкнутый. Даже… Даже со мной, — грустно произнесла Надя.

«Она ждет участия? Совета? Просто внимания? Она же знает его лучше, чем я, — подумала Инна, начиная взбалтывать белки венчиком. — Или она меня боится? Тьфу, типун мне на язык!»

— Я уверена, что с тобой все-таки не так, как с другими. Ты — самый близкий человек, с тобой он может расслабиться.

В комнате зазвонил телефон.

— Там папа подойдет, — остановила Инна Надю, вскочившую с табуретки.

Надя послушно села обратно и произнесла:

— Наверно, вы правы…

Вновь — телефонный звонок.

— Но иногда мне кажется, что никакой я ему не близкий и вообще не человек… Он к телефону не подходит, — добавила она, когда телефон затрезвонил в третий раз, и зачем-то пояснила: — Николай Павлович.

Инна бросила венчик и побежала в комнату, сказав на ходу:

— Теперь сахара туда насыпь!

— А как? — неслось в ответ.

— Сыпь и взбивай, — крикнула Инна, уже снимая трубку.

Звонил Миша Борисов, Лешин однокурсник и свидетель на свадьбе. Долго подробно, обстоятельно Миша выяснял, где и когда будет церемония, куда надо прийти и как все будет проходить.

Инна отвечала на его вопросы, косясь на отца. Николай Павлович сидел в кресле и как ни в чем не бывало читал журнал «Огонек» за 1976 год, взятый из огромной пыльной пачки.

Когда Инна наконец повесила трубку, Николай Павлович, не поднимая глаз, наставительно произнес:

— Вам звонят, вы трубку и берите.

Инна молча вышла из комнаты.

На кухне Надя пыталась выдернуть венчик из слипшегося белка.

— Что случилось?

— Не знаю, — растерянно сказала Надя. — Я сахар туда высыпала, а оно больше не перемешивается.

— Ты что, сахар весь высыпала, сразу? — Инна разглядывала то, во что превратились взбитые белки.

— Да… Вы же сами сказали: «Сыпь и взбивай», — совсем тихо сказала Надя.

— Вот именно. Я имела в виду — одновременно сыпь и взбивай. Чуть-чуть насыпала — взбиваешь. И еще чуть-чуть.

— Вот я всегда так. Во всем. Вечно я стараюсь-стараюсь, а оказывается, что все не то. — Надя опустила голову. — Не получатся теперь меренги. И опять все из-за меня.

— И вовсе не из-за тебя. — Инна уже отмывала миску и венчик. — Это я непонятно сказала, а не ты плохо сделала…

«Что я на нее набросилась? Что это со мной? Почему меня так раздражает ее откровенность, ее слова о Леше? Все! Перестать злиться, успокоить Надю, испечь меренги», — мысленно приказала себе Инна и решительно произнесла:

— А меренги обязательно получатся. Пошли в магазин!

Солнце светило уже не так ослепительно, но все равно было жарко. Инна и Надя шагали по раскаленному за день асфальту, Надя не замолкала:

— …Мне поэтому и казалось поначалу, что я ему не нужна, что он меня не любит. Понимаете, Инна Николаевна, он такой… Будто никого для него нету. Вот учеба, работа — есть. Он, когда занимается, может целый день не есть, ни с кем слова не скажет, к телефону не подходит. Мне иногда кажется, что он — как из старых фильмов про всяких коммунистов, ученых, летчиков…