— Господа офицеры, вам нужны хорошие манеры — в полку этикету не учат, да и не нужен он на войне, владение шпагой и пистолетом куда важнее! Но, уважаемые, быть вам при дворе принятыми, и в самом скором времени! Дело в том, что императрица Екатерина вдова, вы прекрасно знаете участь ее мужа. Но так повелось, что за трон всегда борются несколько партий, куда входят самые знатные княжеские роды, природные Рюриковичи. Каждый такой род выдвигает претендентов на ее руку — но невместно князьям становится императорами, только цари выборные Земским Собором были — Борис Годунов и Василий Шуйский.

Иоанн Антонович остановился и уставился немигающим взором ему в глаза. Власьев почувствовал, что его липкой паутиной опутывает страх — при нем сейчас говорили такие вещи, о которых и помыслить боязно, не то, что сказать. А свергнутый с трона император продолжил:

— Оба, как вы знаете, кончили очень плохо! Сейчас наши главные Фамилии княжеского достоинства никогда не договорятся о будущем супруге нашей благословенной царицы. Никогда у них не будет консенсуса! Потому я решил сбросить маску недалекого узника, которую носил все эти годы на себе. Понимаю, вас удивило мое перерождение. Напрасно! Данила Петрович — вы сами хорошо знаете, что меня малолетнего, вместе с моим отцом, герцогом Антоном-Ульрихом, матерью Анной Леопольдовной, братьями и сестрами содержали в архиерейском доме в Холмогорах?!

Это был не вопрос, а утверждение, и Власьев осторожно кивнул, боясь произнести неосторожное слово. Такое он знал — в Тайной экспедиции о многом ведали, о «холмогорских сидельцах» ведали многие.

— При нас был штат в полтораста приближенных и слуг, всех тех, кто разделил заточение. Мы терпели страшные лишения, даже голод — половина верных людей умерла. Но именно они учили меня многому, что должен знать правитель о мире. Потом перевезли сюда — здесь меня удостоила беседой ныне умершая императрица Елизавета Петровна, которая сказала мне следующие слова — «бедный мальчик, ты ни в чем не виноват, виноваты твои родители». Также незадолго до смерти посетил император Петр Федорович — мы говорили о многих делах, о которых вам невместно знать по своему положению — то дела тайные, секрет государственный. А год назад меня возили в карете в Петербург, где со мной разговаривала матушка-царица. Решено было, что после года заточения я подам прошение на постриг — вы должны были меня к тому склонять…

Иван Антонович остановился, держа в левой руке вилку, а в правой ножичек, отрезал кусочек буженины, наколол на вилку и отправил его в рот. Затем отпил из бокала вино, поморщился и сказал:

— Дело прошлое, сейчас вам можно приоткрыть правду — мне предложили быть консортом. Так в европейских монархиях называют принцев при правящих королевах. Они не имеют никакой власти, только церемониальные функции, и являются отцами без прав своих сыновей, которые, в отличие от него, имеют все права на престол и корону. Вчера я согласился на это великодушное предложение нашей государыни Екатерины Алексеевны! Оно полностью снимет вражду между старинными княжьими родами, к тому же мое высокородное происхождение позволит всем примириться с выбранной императрицей кандидатурой!

Данила Петрович чувствовал себя, как оглушенным от удара палкой по голове. Узник совершенно свободно говорил о таких вещах, о которых и помыслить было не то, что боязно — страшно. Надо было бы вскочить и зажать ему горло, но он не буйствовал, не сказывал поносных слов, в инструкциях на то указание имелось. Наоборот, весьма почтительно говорил как о государыне, так и о властях, о знатных родах, которых Рюриковичами называл, в память их общего предка.

— Я вырвусь из заточения и займу долженствующее место при ее величестве, среди придворных. Одно только неудобство — ста тысяч рублей в год, что будут выделять казна на мои нужды, здесь совершенно недостаточная сумма для блеска супруга властительницы великой империи. И на должную оплату услуг моих приближенных этих денег хватать не будет — но самых достойных и верных я возвеличу и приближу к себе. И дам продвижение по службе — меня назначат полковником лейб-гвардии Измайловского полка. Конечно, это не Семеновский и тем более Преображенский полки, наперсники самого Петра Великого, но согласитесь со мною, господа, вполне высокое место для моего высокородства!

Данила Петрович потрясенно кивнул, не в силах промолвить и слова. Сказанное весьма походило на правду — недаром в инструкциях напрямую приказывалось выполнять многие требования арестанта, включая вздорные. Если бы тому захотелось посмотреть на живую крысу, пришлось бы ловить грызуна всем гарнизоном. Да, сумма в сто тысяч рублей ошеломительная для них с Чекиным, но многие аристократы имеют достояние многократно большее. По слухам тот же герцог Бирон обходился в миллион — царица Анна Иоанновна жаловала своего любимца. Да и с чином полковника измайловцев похоже на правду — большего Иоанну Антоновичу не светит — в двух других полках и Конной гвардии командиром являться сама императрица Екатерина Алексеевна. И тут промелькнула мысль:

«Для чего Иоанн Антонович нам все это так подробно рассказывает? Какое мы, оба его тюремщика, имеем отношение к нему, к его будущему как соправителя? Ведь он нам никогда не сможет простить всех тех насмешек, что мы над ним учинили?!»

— Дело в том, господа, что у меня не будет во дворце тех людей, которых я знаю, кому могу доверять. Таких я вижу только двоих перед собою — тебя, Даниила Петрович, и тебя, Лука Данилович. Да, между нами были сложности, но главное что я отметил — службу вы несете исправно, лишнего не допускаете, инструкцию помните и завсегда выполняете. Следовательно, вы надежны и никогда не подведете! Вот скажите, каково мне питание по инструкции положено?!

Иоанн Антонович обвел их строгим взором, давящим — капитан Власьев даже выпрямил спину. И тут же отчеканил намертво вбитыми в память строчками документа:

— «Арестанту пища определена в обед по пяти и в ужин по пяти же блюд, в каждый день вина по одной, полпива по шести бутылок, квасу потребное число».

Произнеся пункт инструкции, Власьев покраснел — вино и пиво они пили сами, узнику давали лишь изредка. Но Иоанн Антонович, словно не заметил конфуза, продолжил говорить тем же немного надменным, жестким и громким голосом: