— Хорошо, так и сделаем. Только поесть надобно!

— Вон лакей с подносом идет…

Григорий быстро ел, рвал мясо руками, пил вино из кружки. Иван пил квас из кружки и тихонько говорил. Хоть зал и пустой, а слуги проверенные, но сейчас речь пошла о таких делах, о которых говорить лучше шепотом, и втихомолку, на глаза не попадаясь.

— Като замуж за тебя никогда не выйдет — наша знать этого не позволит. Они ее терпят как императрицу, но с престола вышибут как «графиню Орлову». Она с тобой даже морганатический брак заключить не сможет, все ее действия аристократы контролируют. Поодиночке они, тьфу, мы их всех передушить сможем, но если они объединятся, то сомнут нас в мгновение ока. Вот и Хитрово потому выступил, что поддержку чувствовал, пригрозив тебя убить, чтоб не смог жениться на царице. Намек это, Гриша, понятный, и ему мы внять должны. Сам понимаешь, что графский титул нам дан, чтоб наше стрелецкого прошлого грехи прикрыть…

Братья засопели — несмотря на все усилия облагородить прошлое рода и примазаться к Орловым, что шли от легендарного «мужа честна Льва», выехавшего из немецкой земли на службу князю московскому Василию Дмитриевичу, сыну знаменитого Дмитрия Донского, не удалось. Те Орловы их за родственников не принимали, считая самозванцами самого дурного происхождения, не имевших отношения к честному боярству и старым московским родам «жильцов».

А все потому, что предок был сыном боярским, его сын — их прадед — губным старостой, а дед стрелецким головою, подполковником. Иван Иванович участвовал в стрелецком бунте против царя Петра и после пыток приговорен к смертной казни — ему должны были отрубить голову на Красной площади перед глазами царя Петра, что любил не только смотреть, но и собственноручно участвовать в подобных «забавах». Шутки про «царев топор» таковыми не являются — владел им Петр Алексеевич просто виртуозно, недаром смог добиться того, что стали его называть «царь-плотник». Всем известно, какой главный инструмент у плотника!

Иван Орлов поднялся на эшафот, и, подойдя к плахе, отодвинул ногою отрубленную голову стрельца. Сказал Петру — «Отодвинься, государь. Здесь не твое место, а мое». Царь захохотал над остроумной фразой и помиловал стрелецкого голову за удаль…

— Государь, пожалей меня, деньгами прельстили! Понимал, что граф Никита Панин не просто так тысячью рублей одарил, и написал, чтоб начала июля дожидались. Там и службе нашей придет окончание…

Чекин завыл, дернулся белым телом и обвис. Под ногами растекалась вонючая лужица, от него несло вонью испражнений, перемешанных с диким ужасом, который всегда испытывает человек, столкнувшийся с дыбой в темном подвале, на которую его и подвешивают.

— Порфирий Степанович, вполне достаточно, для первого раза, — Иван Антонович посмотрел на седого инвалида в потрепанном мундире. Профосы обязательно есть в каждом полку русской армии, причем с двумя помощниками, ибо должность унтер-офицерская. Вот только таковыми их никто не считает, обзывают порой не за спиной, а прямо в глаза прохвостами, а руку вообще никто не жмет. За паршивость рукопожатия почитают, вроде как в парашу ладонь свою окунуть. А все потому, что ремесло у них дюже поганое и постыдное — палаческое то занятие. Наказывают они провинившихся солдат, а в походе и офицеров, да дознание подсылов, сиречь шпионов вражеских ведут, кнутом из них правду вышибая, да к истине принуждая раскаленным железом разговор вести.

Вот такой умелец отыскался в Шлиссельбурге, годами старый, но богобоязненный — в церковь ходит и свечки ставит. Грехов, видимо, многовато накопилось, вот и отмаливал потихоньку.

Комендант на него сразу показал — прохвостов, если прямой работы нет, скажем так, по специальности, всегда на очистку солдатских нужников отправляют. Вроде как презрение, а на самом деле великая мысль в том заложена — если воинские чины профосов не любят, брезгуют и над ними издеваются и насмехаются, то у тех вообще лютая вражда к обидчикам нарастает, особенно после чистки сортиров. А потому сговориться ни с кем не смогут заранее, и наказание посему не смягчат ни за какие коврижки — драть кнутом и пытать будут на совесть.

— Завтра он уже в себя придет, государь. Жалок господин поручик, боли боится. Тело отъевшееся, в походах не страдал, не холодал и голодал — такие сразу правду говорят, страданий не хотят терпеть. Как огурчик завтра будет — сейчас служек своих кликну.

Старичок похромал к двери, открыл ее с невероятным скрипом. По нервам резануло диким воплем кота, которому «хозяйство» дверью прищемили. И громко выкрикнул:

— Прохор, поди сюда, сними болезного, отнеси в каземат и руки вправь. Водкой оботри все тело хорошенько, да в рот прими глоточек вина хлебного — оно полезно при наших болячках, да и камень здесь сырой вокруг, озеро сырость несет. Кхе-кхе…

Вошедший молодец с лицом конченного дебила и недюжинной силой, быстренько освободил Чекина, сграбастал его в могучие объятия и без малейшего усилия унес. За ним появился парень с голодным как у галчонка, и обликом праведника. Сложив ручки на животе, уставился в пол постным взглядом — Иван Антонович моментально понял, что от таких паршивцев, изображающих себя скромниками, жди самых больших гадостей, ибо они или тебя, или твоих врагов, тут все зависит от правильно выбранной стороны, живенько обеспечат.

В ответ профос показал рукою на безобразие, что в пыточном каземате творилось, повел рукою вокруг, сжав пальцы в кулак. Мальчонка только поклонился, и, не говоря слов, вышел.

— Хороший прохвост растет, государь, — тихонько прошептал профос. — Но вам служить будет верно, как пес. Я его в посаде долго выбирал — Прохор сразу нашелся, дурак дураком, но сильный, а этот пастушек тайком грамоту учил. Вот и приблизил его к себе. Комендант разрешил в обслугу для чистки «нужных чуланчиков» … кхе-кхе… мне помощников дать. Не старому же человеку их вычищать…