— Как я здесь очутилась? — шепчу, качая головой из стороны в сторону. Открыть бы форточку, может, станет хоть немного легче, но тот, кто делал здесь ремонт, закрасил раму всплошную и, похоже, не один раз. Окна наглухо замурованы. Мы замурованы… Нас как будто и нет. По ту сторону натертых до блеска стекол.

— Как и все! — хохочет соседка и вновь утыкается в допотопный телевизор — роскошь нашей палаты. Я тоже затихаю. Кажется, если я стану послушной и незаметной — меня отпустят. Я же не буяню, как те, что в левом крыле, куда персонал заходит по два человека сразу… И где пациентов связывают. Но проходит месяц, другой, а ничего не меняется. И становится только хуже. Чтобы не сойти с ума в самом деле, я убегаю далеко-далеко из этих стен. Я не слышу, как на неходячих орут медсестры, моя душа, будто отделившись от тела, летает над горами и водопадами. За время, проведенное здесь, я четко усваиваю — с медсестрами ссориться нельзя. Ты целиком и полностью в их власти. А у тебя… у тебя власти нет. Ты абсолютно бесправен.

В те редкие моменты, когда в голове проясняется, мне кажется, что я действительно схожу с ума. Впрочем, случается это не так часто. Сознание затуманено приемом таблеток.

— Каргилова! Пойдем… Сегодня твоя очередь убираться. Твои — палаты по правую руку.

Персонала в психоневрологическом диспансере не хватает. Поэтому руководство привлекает к работе наиболее тихих пациентов. Из отделения реабилитации. Я послушно плетусь за санитаркой. Отделение, в которое мы направляемся, можно найти по запаху. Немытых человеческих тел и испражнений. Здесь содержатся самые агрессивные и буйные.

Мне под ноги шлепается замусоленная половая тряпка. А вот воду в ведро я набираю сама. Воняет так, что невозможно дышать. Прячу нос в воротнике казённой кофты. И первым делом, войдя в палату, распахиваю окно. Удивительно, но здесь оно открывается! Стою, не в силах надышаться. И только потом поворачиваюсь к скрюченному мальчишке на койке.

— Ты?! — оглядываюсь на дверь, чтобы убедиться, что за нами никто не подглядывает в небольшое окошко на ней. Подхожу ближе. Парень смотрит на меня колючими глазами загнанного животного. Злыми, дикими, полными ненависти… Привычным жестом укладываю руку ему на голову, осторожно, ни капельки не боясь, веду пальцами. И улыбаюсь.

— Привет! Ну, вот мы и снова встретились. В не самых лучших обстоятельствах, да? — в коридоре слышится металлический звон, кто-то тарахтит ведрами. В любой момент нас могут прервать, и я не успею сказать главного. — Послушай, — тороплюсь я, обхватив его щеки ладонями, — ты должен запомнить, что я скажу! Если хочешь отсюда выбраться — не вздумай буянить. Слышишь? Для буйных выхода нет. В лучшем случае они превратят тебя в овощ своими таблетками. В худшем… В общем, ты меня понял? Пожалуйста, скажи, что понял… — умоляю я.

Он ничего не говорит. Молчит… А потом зажмуривается, тычась лицом мне в руку.

— Вот и хорошо… Вот и славно. Я сейчас уберусь. Станет получше.

Где-то звенит будильник. Я резко сажусь на кровати. Не так-то просто сходу понять, где заканчивается мой сон и начинается реальность. Несколько долгих секунд я просто сижу, жадно хватая ртом воздух. После встаю и шлепаю в кухню. Во рту сухо. На щеках — слезы. В последнее время тот мальчик снится мне все реже. Я уже почти забыла, как он выглядит. А в этот раз мальчик предстает передо мной и вовсе в образе Исы. Черте что! Черте что…

Наливаю воды в стакан и выхожу прочь из дома. Мне нужно убедиться, что я свободна! Что я могу идти на все четыре стороны. И что меня не остановят замки и двери. Подставляю лицо прохладному ветру, налетевшему с гор. Ежусь в его прохладных объятьях. Под ногами с хрустом ломаются сучья. Я дохожу до обрывистого края. Вглядываюсь в раскинувшуюся под ногами бездну. На самом деле выступ не слишком высок. Но внизу острые камни, и если прыгнуть с разбега…

— Сана!

Я даже не вздрагиваю. Правда, медлю пару секунд, прежде чем обернуться.

— Что-то ты сегодня рано, Акай, — улыбаюсь я, шагая прямо в его объятья.

— Не спалось. Тебе, как я посмотрю, тоже.

Он скользит черным внимательным взглядом вверх-вниз по моему лицу. Выискивая какие-то признаки надвигающейся депрессии? Наверняка. Он очень и очень заботлив. Каждый раз действует на опережение. Еще бы… Кому хочется, чтобы его любимая игрушка сломалась?

— Я немного волнуюсь перед встречей с Богданом.

Акай поджимает губы.

— Ты можешь туда не ехать. Он один черт ничего не поймет.

— Сегодня четверг, — пожимаю плечами. — Я всегда его навещаю по вторникам и четвергам. Или мне теперь нельзя этого делать?

Акай сощуривается. Его монгольские глаза превращаются в две узкие-узкие щелочки.

— Ты же знаешь, что вольна делать все, что угодно!

— Ну, тогда о чем наш разговор? — я улыбаюсь ласковой кошечкой. — Давай лучше что-нибудь приготовим на завтрак. Чего бы ты хотел?

— А ты не знаешь? — он тоже добавляет легкости в наш разговор. Касается пальцами подбородка, настойчивым движением запрокидывая мою голову. А когда наши глаза встречаются, соскальзывает на шею и дальше… вниз. Ловит сосок, зажимает его между пальцев и легонько оттягивает.