Итак, поле боя осталось за союзниками. Оно представляло собой страшное зрелище. Вот как описывает увиденное английский хирург: «Эти два дня я решительно купался в крови. Никакое описание не может передать всех ужасов этого поля сражения: мёртвые, умирающие, лошади, ружья, лафеты, тела без голов, туловища без ног, раны такие, что у меня кровь стынет в жилах при одном воспоминании о них /…/. В редутах мёртвые и раненые лежали одни на других целыми грудами. Когда я проходил между ранеными, мольбы их разрывали мне сердце, и пока я занимался одним из них, двадцать других с отчаянием призывали меня к себе» [492] . «Меня разбудили чьи-то предсмертные стоны, – пишет Рассел, – а наутро я обнаружил возле любезно предоставленной мне палатки труп русского солдата. Мы не видели его, когда ложились спать. Вероятно, несчастный с окончания боя бродил по холмам, мучимый голодом. Потом завидел наши костры, сполз в долину и умер, так и не добравшись до них. Мы нашли потом ещё несколько таких тел» [493] .

В ходе четырёхчасового боя при Альме у нас было ранено и контужено 5 генералов, убито 46 офицеров, ранено и контужено – 140, без вести пропало [494] – 7. Нижних чинов, то есть в основном простых солдат, было убито 1.755 человек, ранено и контужено – 3.028 и пропало без вести – 728 человек [495] . Итого 5.709 человек. Самые страшные потери понёс геройский Владимирский полк – кстати говоря, один из старейших в нашей армии (он был образован в 1700 году [496] ): 1.307 человек [497] , то есть более 25 % своей штатной численности [498] .

Во французской армии 6 офицеров было убито и 59 ранено; среди солдат цифры были 259 и 1.092 соответственно. Англичане потеряли убитыми 25 офицеров и 327 солдат и ранеными – 73 и 1.539 соответственно. Потери турок никто не считал, но в любом случае они должны были быть незначительными, поскольку те играли в сражении второстепенную роль. Итак, союзники потеряли не менее 3.380 человек, то есть почти в 1,7 раза меньше.

И тем не менее первые восторги после одержанной победой быстро развеялись. Да, русские отступили, но разгрома не произошло. Количество пленных было невелико – каких-то 423 человека [499] , причём почти все из них были ранены. Захвачено 2 орудия [500] . Не взято ни одного знамени [501] (ещё бы – Меншиков-то приказал их в войска не давать). И самое главное: союзники столкнулись с ожесточённейшим сопротивлением, которое стало для них неприятной неожиданностью. Участник сражения, штабной офицер лорда Раглана, а впоследствии историк Крымской войны Александр Кинглэк [502] (он написал о ней аж восьмитомный труд!) впоследствии особо подчёркивал силу духа (fortitude), которую демонстрировали русские солдаты даже при отступлении: «порядок был сохранён, и колонна, с минуты на минуту истребляемая всё больше, шла величаво» [503] . И далее он пишет: «Я стремился признать храбрость и стойкость русской пехоты» [504] .

Кроме того, за усреднённым показателем потерь – к слову сказать, немалых – скрывались цифры куда более печальные, особенно для тех же англичан.

Так, например, их 33-й пехотный полк потерял в схватке с нашим Владимирским полком офицеров больше, чем в сражении при Ватерлоо [505] . А 23-й Королевский Уэльский фузилёрный [506] полк владимирцами просто был растерзан: убитыми и ранеными были потеряны 2/3 командного состава, в том числе все старшие офицеры, причём восемь из них, включая и командира полка полковника Честера, были убиты на месте [507] . 95-й Дербиширский пехотный полк, находившийся в центре боевого порядка союзников, тоже потерял почти 2/3 офицеров, а также четверть солдат и сержантов. Все офицеры и сержанты, охранявшие полковое знамя, были убиты или ранены, и его в конце концов подхватил рядовой Кеннан [508] – случай для британской армии исключительный, поскольку знамя доверялось только офицерам.

Такая вот виктория… По этому поводу участник Альминского сражения герцог Кембриджский, двоюродный брат английской королевы Виктории, грустно заметил: «Ещё одна такая победа, и Англия останется без армии» [509] .

Так что русские битву на Альме конечно же проиграли. Но в своём большинстве показали такой героизм, такую стойкость и такую готовность биться до последнего вздоха в буквальном смысле этого слова, что союзникам стало ясно: Крымская кампания лёгкой прогулкой (как они полагали) совершенно не будет.

Подвиги наших солдат в том бою, слава Богу, не забыты. На его месте, неподалёку от села Вилино (тот самый Бурлюк) располагается военно-исторический мемориал «Поле Альминского сражения», где проводятся реконструкции событий того далёкого сентябрьского дня. В 1884 году в память о павших здесь воинах был установлен первый капитальный монумент-стела, а 8 сентября 1902 года (по старому стилю) на средства, выделенные русским императором Александром Вторым, – памятник воинам Владимирского полка, сохранившиеся до сих пор. Есть здесь памятник солдатам того самого британского 23-го полка, которому так досталось от владимирцев; раньше был небольшой монумент и 33-му полку (не сохранился) [510] , а также другие братские могилы и захоронения. Тут же стоит миниатюрная часовня. Я был там. Съездил и поклонился незнакомым мне героям. Ведь они защищали нашу страну ничуть не хуже солдат и офицеров Великой Отечественной войны.

Кажется совершенно невероятным, но главная база русского Черноморского флота, хорошо защищавшая его с моря, почти не имела укреплений, прикрывающих город с суши. До Восточной войны об этом просто никто не думал: наши военные корабли хозяйничали в Чёрном море и делали там всё, что хотели, поскольку слабый турецкий флот тягаться с ними и близко не мог, а больше никакие страны прямого выхода к этому морю не имели. Когда же война началась, никому поначалу и в голову не приходило, что в Крыму может быть высажен такой огромный десант – это считалось технически невозможным. А вот когда такая перспектива замаячила, было уже поздно.

О беззащитности Севастополя с суши союзники хорошо знали. Несмотря на то, что город это был закрытый и иностранцам посещать его было запрещено, осенью 1852 года в Крым в качестве туриста приехал один родившийся в Южной Африке шотландец по имени Лоренс Олифант [511] . Каким-то образом он умудрился пробраться в Севастополь, исходил его вдоль и поперёк и по возвращении в Великобританию свои впечатления опубликовал. И вот что он, в частности, написал: «/…/ в одном нет ни малейшего сомнения: как бы хорошо ни был защищён Севастополь от нападения с моря, ничто не может воспрепятствовать какой-либо армии высадиться в нескольких милях южнее города /…/ и промаршировать прямо по главной улице, – если, конечно, эта армия окажется достаточно сильной, чтобы совладать с возможным противодействием русских на открытом пространстве. А взяв и разграбив город, можно сжечь и флот» [512] . Здесь я бы отметил, что папа господина Олифанта, сэр Энтони [513] , был генеральным прокурором Капской колонии (сейчас эта территория входит в состав Южно-Африканской Республики) и консультировал правительство Великобритании по её делам, а сам он в 1853 году стал секретарём генерал-губернатора Канады (которая в то время была британской колонией), а в 1865 году вообще стал членом английского парламента [514] . Так что и папа, и сын имели обширные связи в политических кругах Лондона, и можно предположить, что Лоренс отправился в 1852 году в Россию, то есть, когда отношения Англии и особенно Франции с нашей страной уже начали обостряться, не только как турист. И ещё: перед отплытием из Англии на войну лорд Раглан с господином Олифантом встречался… [515]